Шəкен Аймановтың

324
325
ІV. Воспоминания о друге, соратнике
Нина ХИББИН
Нина ХИББИН
(Англия)
Îí áûë î÷åíü êðàñèâ
Î
 
Казахстане в Англии знают мало, но если знают, то во многом бла-
годаря Шакену Айманову, его популярности артиста и человека. 
Шакен был одним из первых «нерусских советских», с которым я по-
знакомилась, приехав в Москву в начале 60-х годов. Я сразу обратила 
внимание на него, на излучаемые им душевную теплоту и человечность. 
И, может быть, потому, что я уже слышала его имя, показалось, что дав-
но знакома с ним, и знакома хорошо. Не знаю, на меня ли только, или на 
всех, но он производил впечатление человека необычайно дружелюб-
ного. И в то же время это была сильная личность, он — это был он! По-
том я увидела в нем также и казаха. Для меня он символизирует нацио-
нальный казахский характер…
Я мало видела его киноработ… Из поставленных им фильмов смотре-
ла два — «Конец атамана» и комедию «Ангел в тюбетейке». Последняя 
не произвела неотразимого впечатления, а «Конец атамана», на мой 
взгляд, поднимает важные проблемы. 
Для меня лишь сейчас, когда я побывала в Казахстане, стала прояс-
няться история казахского народа. Для того, чтобы понять это до конца, 
надо было еще раз посмотреть «Конец атамана». В этом фильме я ощу-
тила начало самосознания нации, в пробуждении которой, кстати гово-
ря, сыграл большую роль Шакен Айманов, своим творчеством, своей 
деятельностью, своей жизнью. 
Честно говоря, я думаю, что он больше значил как общественная фи-
гура, как личность, которую он представлял собой везде и всегда, чем 
как режиссер кино. Он был незаурядной, международного масштаба, фигу-
рой. И большим артистом! Когда я увидела его впервые на экране в фильме 
«Джамбул», я обрадовалась ему, его лицу, его игре… И хотя картина была сня-
та давно, и внешность Айманова в ней была преображена гримом, я, встретив 
Шакена, сразу вспомнила эту роль. 
Откровенно говоря, я думаю, что кино вообще было неорганично для 
него, и кинорежиссура в особенности. Он был прежде всего актер, с ярко вы-
раженными национальными чертами. Но, как личность незаурядная, много-
сторонняя, он сделался лидером казахского кинематографа. Когда выдаю-
щийся художник приходит в кино, для всех становится очевидной важная 
роль этого искусства. Шакен пробудил казахское кино, находившееся долгое 
время в спячке. 
Какими бы ни были поставленные им фильмы, роль их огромна. Он прото-
рил дорогу, по которой другие пройдут дальше, поднимутся выше, сделаются 
лучше. Но Шакена забыть невозможно. 
Он был необыкновенно обаятелен. И щедр. И очень красив — просто вели-
колепен. 
Из книги «Кино и вся жизнь», 1994
Борис КИМЯГАРОВ, 
Борис КИМЯГАРОВ, 
кинорежиссер,
народный артист Таджикской ССР
Îòêðûòîå ñåðäöå
Ñ
колько я помню Шакена Айманова, с ним всегда была домбра. Встре-
чались мы на фестивалях или съездах, на пленумах или в период сдачи 
фильмов, было ли это в Москве или в Ленинграде, его родной Алма-Ате или у 
нас в Душанбе, в Париже или Нью-Йорке — домбра была его постоянным спут-
ником. Впрочем, мне всегда казалось, что его голос, очень выразительный, бо-
гатый оттенками, не нуждается в аккомпанементе. Домбра служила ему ка-
мертоном. Надо было видеть, как артистично взлетала его рука над струнами, 
когда он пел — а он любил петь, или когда читал стихи — а он мог читать их 
ночами напролет. И как неторопливо, почти машинально, поигрывал он стру-
нами, погружаясь в раздумье. Домбра помогала ему быть самим собой. Гово-
рят, в его роду был акын. 

326
Òîïæàðªàí
327
ІV. Воспоминания о друге, соратнике
Может быть, именно это помогло Шакену создать образ, который стал по-
воротным в его биографии и в биографии казахского киноискусства, образ 
Джамбула, мудреца, гражданина, поэта. 
Мне посчастливилось слушать многих народных акынов. Незадолго до про-
смотра этого фильма я был в гостях у самого Джамбула: тем труднее, казалось, 
было принять образ, созданный актером, но и тем радостней оказалось узна-
вание. Да, это был Джамбул, по сути своей, по духу — народный акын, певец 
своей страны. 
Сколько искренности понадобилось Айманову, сколько внутренней про-
зорливости, чтобы сыграть великого поэта! А ведь он в этом фильме работал 
очень скупыми выразительными средствами. 
Лицо и руки — это всегда было у него самым характерным. Когда-то иконо-
писцы писали руки и лицо только после того, как набрасывали фон и фигуру. 
Так и Шакен Айманов строил свои образы, будь то эпизод в «Амангельды» или 
главная роль в «Джамбуле». 
Когда я впервые увидел его на сцене, шел сорок третий год. В глубоком 
тылу, в городе Алма-Ате, мы, студенты и преподаватели эвакуированного из 
Москвы Института кинематографии, жили, учились, работали в одном ритме 
с жизнью сражающейся страны, с постоянной готовностью делать то, что не-
обходимо Родине… Стране нужны были не только танки и пушки Урала. И те 
виды оружия, которые ковались в Алма-Ате, Душанбе, Ташкенте — на киносту-
диях и в театрах, — партия тоже приравнивала к боеснабжению армии. Филь-
мы, спектакли, песни, книги — все, что поднимало дух народа, заражало его 
верой в победу, ценилось не меньше, чем самолеты и пушки. 
Для нас, студентов режиссерской мастерской С.М. Эйзенштейна, перво-
открывателем актерских талантов был Г.М. Козинцев — он вел курс работы с 
актерами. Однажды, придя на очередное занятие, он буквально с порога за-
говорил о молодом актере Шакене Айманове в спектакле Казахского драмати-
ческого театра «Укрощение строптивой». 
Вечером того же дня мы пошли в театр. Петруччио был неповторим. Шакен 
Айманов удивил меня как раз тем качеством, которое мы, будущие кинема-
тографисты, искали и не всегда находили в театральных актерах — простотой, 
какой-то очень уж «киношной» реалистичностью. 
Так состоялось наше знакомство. Но тогда оно осталось односторонним, и 
лишь через десять лет мы познакомились по-настоящему: знакомство это пе-
реросло в большую дружбу. Мы оба были тогда очень молоды. 
 Вот как это случилось. 
В 1953 году в Ленинграде наша съемочная группа закончила полнометраж-
ную документальную картину «Здравствуй, Таджикистан!». Был один из тех 
дней осени, который я никогда не провожу в одиночестве — мой день рожде-
ния. К слову сказать, из трех десятков моих «трудовых» дней рождения только 
несколько раз мне удалось отметить их дома. Такова судьба кинематографиста — 
вечные командировки, экспедиции, работа…
Но тот день рождения мне не забыть, сколько бы ни прошло лет. И все из-
за Шакена. В небольшом гостиничном номере, как это бывает, собрались свои. 
Один Шакен оказался случайным гостем, его никто не знал, кроме Володи Ба-
лашова, с которым он и пришел. Но вот закончилась церемония знакомства — 
рукопожатия, какие-то общие слова — и… Шакен легко овладел вниманием 
всех присутствующих. Он оказался неистощимым на шутки, веселым, жизне-
радостным человеком, настоящим «аскиячи»! (то есть острословом, как гово-
рят таджики). И превосходным актером: он впервые тогда поразил меня сво-
ей памятью. Он пел песни, читал стихи, а «гвоздем» вчера стала… оперетта 
«Баядера», сыгранная и пропетая им от начала до конца, причем исполнял он 
поочередно всех героев, мужчин и женщин. 
Таким он и запомнился навсегда: естественно непринужденным, легким и 
простым в общении. Было у него счастливое человеческое качество — уметь 
становиться необходимым. 
А его память — действительно феноменальная! Много позже, в очередной 
командировке, помнится, в Москве, он увидел у меня на столике томик Шек-
спира. Я снимал тогда фильм «Сказание о Рустаме» и в главном герое, актере 
Б. Ватаеве, вдруг уловил давнюю свою несбывшуюся мечту — Отелло: вот и 
возил с собой всюду Шекспира, обдумывая будущие замыслы. 
Шакен играл Отелло на сцене, правда, на казахском языке и довольно дав-
но. Но, моментально вдохновившись, он с ходу стал читать роль наизусть по-
русски, нет, не читать — играть, постепенно все больше и больше входя в суть; 
я схватил книгу и стал следить по тексту, страница за страницей. Он не сбился 
ни разу и декламировал бы так до самого конца, если бы я не остановил его: 
ведь мы не виделись так долго до этого!
Через несколько лет мне вновь посчастливилось слушать Шекспира в ис-
полнении этого замечательного артиста: сразу по приезде его из Англии, куда 
он с целой группой актеров и режиссеров был приглашен на юбилей великого 
драматурга. Впечатления переполняли его. Он готов был вновь и вновь расска-
зывать о стране, о юбилейных торжествах, о знакомстве с английскими колле-
гами. И, что оставило не меньший след в его душе, об общении с прекрасными 
актерами В. Тхапсаевым, Л. Свердлиным, А. Ходжаевым, с которыми он очень 
подружился во время поездки… 
Вся жизнь Шакена была учебой. Он всегда говорил, что мало знает, хотя 
был на редкость образованным человеком. Наверное, его смущал тот факт, что 

328
Òîïæàðªàí
329
ІV. Воспоминания о друге, соратнике
он не имел ни гитисовской, ни вгиковской подготовки: он учился в педтехнику-
ме и собирался стать учителем, когда случай привел его в театр. 
Сколько я его помню, он всегда превращал в учебу любое свое занятие — 
будь то работа над ролью или отдых. Я говорю, конечно, об учебе в самом 
широком смысле: он читал необыкновенно много, да и все его существование 
было постижением нового — в себе и в окружающей его жизни. 
Его учебой были и кинофестивали. Помню, как он волновался, и с обезору-
живающей откровенностью не скрывал этого, когда его ввели в состав жюри III 
Международного московского фестиваля. Высокая ответственность — вот что 
его волновало, и он работал, работал с полной отдачей, без скидок на празд-
ничные настроения кинематографической Москвы. 
Это стремление к постоянной учебе особенно ярко проявилось во время 
зарубежных поездок. В любой такой поездке главным для него всегда было 
посещение картинных галерей, знакомство с памятниками искусства. Во Фран-
ции он погрузился в изучение истории живописи. Его завораживали картины 
великих мастеров, хотя и улицы Парижа манили, как магнит. Оказавшись с ним 
в незнакомом городе, я знал, что вечером он обязательно позовет меня прой-
тись по улицам, известным нам только по книгам. В этих вечерних прогулках, 
вдали от дома, среди людей, говорящих на незнакомом языке, он открывался 
как-то по-новому, лирически. 
С Парижем связано еще одно воспоминание. Шакен Айманов искал там 
пластинку с записями знаменитого казахского певца Амре Кашаубаева. При 
жизни Амре не только в Казахстане, но и в России не было звукозаписи. По 
слухам, Кашаубаева записали на пластинку в Париже. Не помню, нашел 
ли Айманов в конце концов эту пластинку или нет (кажется, ему пообеща-
ли прислать ее), но хорошо помню, сколько страсти, энергии он вложил в 
эти поиски — расспрашивал десятки людей, напевал им казахские мелодии, 
неутомимо, по крупицам собирал мельчайшие факты биографии своего со-
отечественника. 
Шакен Айманов был сыном своего народа — эти слова наиболее точно 
выражают его сущность. Дело здесь не только в его чувствах — в любви к 
своей земле и ее людям, но и в самом образе Шакена, в природе его твор-
чества. 
Для него народное начало не ограничивалось только национальным, да и 
как могло ограничиваться, если сама атмосфера жизни его с детства представ-
ляла собой некий неразрывный сплав, в котором национальные традиции ка-
захов и русская культура сплетались как начала одинаково необходимые, не-
отъемлемые от всей его человеческой и творческой сути. 
Он любил Пушкина. Поначалу я воспринял это как естественный признак — 
в конце концов, кто из нас не знает Пушкина еще по школьной программе и 
не попадал рано или поздно под обаяние и власть этого могучего необык-
новенного таланта! Но у Айманова все оказалось гораздо сложнее и инте-
реснее. 
Внезапно, как все, что он делал, он начал читать целые главы из «Евгения 
Онегина», и при этом всегда грустнел, задумывался, а спохватившись, смущен-
но объяснял: «Детство вспомнилось». Я уже знал, Пушкин — это оттуда, из того 
самого детства, когда, еще ни разу не открыв букваря, Шакен уже повторял за 
взрослыми пушкинские строки, еще не понимая значения многих слов, уже 
бессознательно упиваясь мелодией их звучания. Русская культура, русская му-
зыка, русская живопись — это тоже лежало у истоков аймановского творче-
ства. Не потому ли Русский музей, Третьяковка его влекли к себе каждый раз 
заново, и даже в Лувре, застав открывшуюся в те дни выставку русских худож-
ников, он так надолго застрял там, что осмотр других залов пришлось отло-
жить на следующий день. 
Я думаю, что не только народные корни, но и понимание национальной 
культуры, как части общечеловеческой, не в меньшей мере, чем талант и уме-
ние работать «на износ», сделали его выдающимся казахским кинематогра-
фистом. 
Он пришел в кино из театра, где было сыграно — и как сыграно! — более ста 
ролей и где он поставил несколько интересных спектаклей. И работу в кино он 
поэтому тоже начинал как актер. 
Мне кажется, что в «Безбородом обманщике» он не просто создал увле-
кательный образ героя, умного находчивого Алдара Косе. Я нахожу в Алдаре 
Косе многие черты самого Шакена Айманова: в известном смысле он играл 
самого себя. Честность и справедливость героя, веселый и жизнерадостный 
нрав были свойственны и его исполнителю. 
И наконец, «Земля отцов», картина, сделанная высокопрофессионально, 
по сценарию прекрасного поэта Олжаса Сулейменова. Можно сказать, что, по-
ставив этот фильм, Шакен Айманов осуществил мечту, к которой он шел так 
упорно и целеустремленно долгие годы, — стал мастером кинорежиссуры. 
Радость его была безграничной. И еще потому, наверное, что фильм сни-
мал молодой оператор Мурат Айманов — его сын. Мне никогда не забыть, 
как в моем родном Таджикистане, на фестивале фильмов Средней Азии и 
Казахстана, мы вручили Шакену Айманову за эту работу первый приз — «Гор-
ный хрусталь». Это была нелегко завоеванная, но вполне заслуженная по-
беда. 

330
Òîïæàðªàí
331
ІV. Воспоминания о друге, соратнике
Критика сразу же отметила, что «Земля отцов» — принципиально новый 
поиск мастера, свидетельство его художественной зрелости. Сейчас, по про-
шествии времени, это особенно очевидно. Здесь отчетливо проявилось то, что 
уже было намечено в прежних фильмах: индивидуальный актерский почерк 
Айманова. Он всегда пытался раскрыть образы через подтекст, во внешне ску-
пых, сдержанных, но тем более внутренне содержательных действиях персо-
нажей. В «Земле отцов» принцип стал скрытой пружиной развития сюжета. В 
этом фильме был создан настоящий советский национальный характер. И тем 
самым как нельзя более четко выражены жизненные и творческие принципы 
Айманова. 
В «Конце атамана» — двухсерийном эпическом полотне — он подтвердил 
свое высокое мастерство. Когда он привез в Москву только что законченную 
картину, я как раз был в столице. Шакен показал ее нам, своим друзьям, за 
день до кончины, такой неожиданной… безвременной…
Его следующим фильмом должен был стать «Абай» по мотивам романа 
Мухтара Ауэзова. Он давно готовился к этой работе, но придирчиво проверял 
себя, и все ему казалось, что еще рано. Нет нужды писать о значении этого 
произведения, о месте его в истории литературы — оно общепризнанно. Но 
чувствовалось, что для Шакена Айманова тут было еще и нечто свое, личное, 
пока им не высказанное. По всей видимости, «Абай» был для него не просто 
превосходной литературной основой для фильма, но подтверждением идей, 
волновавших его всю жизнь: о месте художника в общенародном строю, в 
истории. Сказать свое слово на эту тему было для Айманова столь же откро-
венно, сколь и необходимо. Такие выводы я делаю из всего, что помню о на-
ших долгих беседах на эту тему. 
Как жаль, что у меня нет журналистской привычки записывать услышанное — 
да и для чего это было тогда: я был уверен, что увижу фильм…
«Большое видится на расстоянии», — сказал поэт. Сейчас особенно замет-
но, что сделал Шакен Айманов в кинематографе. В казахском кинематографе, 
родоначальником которого он был. Самый трудный период в развитии всякого 
искусства — становление — он вынес на своих плечах, теперь молодым есть 
на что опереться. 
А он, повторяю, любил молодых, талантливых, искренних. Он любил свой 
народ, как только может любить сын, и он был настоящим интернационали-
стом, каким может быть только истинный гражданин нашего Отечества. Он 
был яркой личностью. 
…Для меня же он навсегда остался интересным, остроумным собеседни-
ком, с которым я коротал длинные, бессонные ночи в гостиницах, увлекатель-
ным рассказчиком, добрым и преданным другом. Он остался в моей памяти 
неожиданным, но всегда, в любое время дня и ночи, желанным гостем, чело-
веком, который всегда приносит радость. 
Мне хочется вспоминать и вспоминать …
Я видел его в работе. Это было в Алма-Ате, когда он снимал «Землю от-
цов». Он не знал, что я на съемочной площадке. Он вообще никого не замечал 
вокруг. Какой эпизод снимался, не помню. Меня увлекла работа с актерами — 
редко приходится видеть такое непоказное доверие, такую ставку на творче-
скую инициативу исполнителей. Каким-то шестым чувством он находил путь к 
сотворчеству с каждым актером, заставлял его думать, искать и находить ин-
тересные новые художественные решения. Он ведь сам был актером, причем 
очень самобытным, глубоко народным и, наверное, ему легче было бы пред-
ложить артисту уже готовый рисунок роли, точное решение образа. Но он сам 
говорил, что труднее всего на съемочной площадке сдержаться и не «подска-
зать». Он приводил артиста к единственно верному решению, в котором — есте-
ственно и органично — проявлялся сплав мыслей и чувств не одной, а двух 
личностей. 
Проблема национального в социалистическом искусстве была очень 
важна для Шакена Айманова. Национальная форма произведений совет-
ского кино определялась, по его твердому убеждению, прежде всего на-
циональным характером. Его главной целью было внести свой вклад в об-
щую сокровищницу советского киноискусства глубоким, ярким показом 
жизни своего народа, своеобразия его пути к тем общим целям, к кото-
рым дружно идут все народы нашей страны. Национальный характер он 
представлял себе не как застывшее явление, но как результат взаимного 
обогащения разных культур, сближения традиций, привычек, жизненного 
опыта народов. Он подвергал резкой критике всякую попытку нивелиро-
вать национальный характер, сглаживать чисто национальные особенности 
жизни народа. В то же время страстно боролся против другой крайности — 
фетишизации национального характера. Он знал и предупреждал об этом 
молодых — любые крайности в этом вопросе непременно ведут к тяжелой 
творческой неудаче. 
Он умел судить строго, но находил для своих оценок на удивление необид-
ные слова. Так было однажды, когда, просмотрев фильм одного очень извест-
ного режиссера (неудавшийся, по мнению Айманова), он решил немедленно 
высказать свое мнение. Прошло, однако, несколько дней, прежде чем ему 
удалось увидеться с режиссером, и все эти дни он искал слова для неприятно-
го для обоих разговора. Наверное, ему удалось найти нужные слова, потому 

332
Òîïæàðªàí
333
ІV. Воспоминания о друге, соратнике
что нелицеприятное мнение Айманова не рассорило двух художников. А ведь 
я знаю, что при всей дипломатичности подхода к такому разговору, Шакен Ай-
манов не шел на компромисс в выводах. 
Мне и легко и трудно писать о нем. 
У каждого из нас, и у него, и у меня, было много друзей. И жили мы в 
разных городах. И во вкусах и привычках мы не всегда сходились. Он мог 
часами сидеть за шахматной доской, а у меня никогда не хватало на это 
терпения, он любил коллекционировать, например, зажигалки, а я их веч-
но теряю. 
Но нас связывало нечто такое, что заставляло, оказавшись в одном горо-
де, немедленно разыскивать друг друга. Он любил мои горы, а я — его. Мы 
одинаково любили дарить друг другу книги. Нам никогда не хватало времени 
наговориться. И намолчаться тем счастливым молчанием, когда одним присут-
ствием человек помогает думать другому. 
Он был моим другом. 
«Брось грустить, — сказал бы он мне сейчас, увидев, что я застыл с пером 
в руке над последней строчкой, — не надо вспоминать о прошлом. Не в этом 
главное. Главное — знаешь, что?» И он стал бы со своей необыкновенной меч-
тательной улыбкой рассказывать о новом замысле, о картине, которая пока 
существовала в его голове только в набросках. 
О своей будущей картине…

жүктеу/скачать 2,73 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: