Қазақстанның Ғылымы мен өмірі халықаралық ғылыми-көпшілік журнал Бір жылда 6 рет жарық көреді Құрылтайшы: «ҚҰҚЫҚТЫҚ миссия»
жүктеу/скачать 5,5 Mb. Pdf көрінісі
|
- Бұл бет үшін навигация:
- «ПОЮЩИЕ КАМНИ»: УРОВЕНЬ ИНТЕРТЕКСТА Түйіндеме
- Кілтті сөздер
- Ключевые слова
- ПОЭТИКА И СЕМАНТИКА НЕОМИФА В РАССКАЗЕ И. ОДЕГОВА «ПУРУША» Түйіндеме
Валикова О. А. докторант КазНУ имени аль-Фараби, e-mail leka.valikova@mail.ru «ПЕРЕСЕКАЮЩИЕСЯ ПАРАЛЛЕЛИ» В РОМАНЕ А. ЖАКСЫЛЫКОВА «ПОЮЩИЕ КАМНИ»: УРОВЕНЬ ИНТЕРТЕКСТА Түйіндеме: Нәтижесінде көркем шығармашылық әмбебап құнды мәндермен байытылатын мәтінаралық диалог үрдісі аталмыш мәтінде «мәтінаралық қатарластық» ретінде қарастырылады. Көркем мәтіндердің «өзектері» қатарласып дами отырып, өзара көрнекілік үрдісіне ұшырайды. Міне осындай жағдай жалпы адамзаттық және ұлтқа тән «қасиеттерді» айқындауға жағдай жасайды. «Әнші тастар» шығармасының авторы А. Жақсылықова «қатарласа келетін қос сызықтардың» бар екендігін көрсетуге және эстетикалық, герменивтикалық тәрізді олардың қызметін белгілеуге ұмтылады. Кілтті сөздер: әдебиаралық диалог, мәтінаралық, теңдесі жоқ мәтін, ішкі мәтін, мәтін Аннотация: Процесс межтекстового диалога, в результате которого художественное произведение обогащается уни- версальными ценностными смыслами, рассматривается в статье как «интертекстуальный параллелизм». «Оси» художе- ственных текстов, развиваясь параллельно, при этом подвержены процессу взаимоотражения. Подобная рефлексия способствует выявлению общечеловеческого и этноспецифического «ярусов». На материале романа А. Жаксылыкова «Поющие камни» автор стремится проиллюстрировать наличие «пересекающихся параллелей» и обозначить их функ- цию. Ключевые слова: межлитературный диалог, интертекст, прецедентный текст, интекст, контекст. Abstract: Process of intertextual dialogue as a result of which the literary text is enriched with universal valuable meanings, is considered in article as "intertextual overlapping". "Axes" of art texts, developing in parallel, thus are subject to mutually reflec- tion process. The similar reflection promotes identification of universal and ethnospecific "circles". On material of the novel of A. Zhaksylykov "The singing stones" author seeks to illustrate existence of "the crossed parallels" and to designate their func- tions. Key words: intertextual dialogue, intertext, precedent text, intext, context. А. Жаксылыков, известный казахстанскому читателю по масштабному художественному циклу «Сны окаянных», – автор-билингв; национальное, аутентичное в его творчестве всегда «поддержива- ется» контекстом русской и мировой литературы, которая, «вплетаясь» в произведение на уровне тем, мотивов, философских парадигм и пр., прида- ет ему многомерность и оформленность. Смыслопорождающий контекст романа «По- ющие камни» хронологически охватывает Золотой век русской литературы и Серебряный, «продлен- ный» до середины XX столетия. В этот период русская литература как домен культуры (система- тизированная база данных, развивающаяся по соб- ственной исторической траектории) осознает себя как каноническая. XIX век, ознаменованный мощным движени- ем романтизма и «породивший» его художествен- ную антитезу – реализм – становится эпохой лите- ратурных реформ: ослабевает «идеология класси- цизма» с ее позицией служения государству; по- новому «звучит» тема Человека – внутреннего и внешнего; намечается «отход» литературы от экзо- тичности к аутентичности (изображение русского быта, типичного русского характера, «идеала слу- жения народу» (В.С. Баевский), поиска пути к Богу и пр.). Происходит становление русского реализма, вобравшего некоторые свойства романтизма: ли- ризм, человечность, поиск духовного идеала. Как отмечает В.С. Баевский, «русский реализм навсегда остался покрыт амальгамой романтизма» [1, с. 16]. Қазақстанның ғылымы мен өмірі – Наука и жизнь Казахстана Science and life of Kazakhstan. №3 (30). 2015 .................................................................................................................................................................................................. ........... 175 После «открытий» натуральной школы фор- мируется «школа русского романа», в рамках кото- рой русская литература вносит свой главный вклад в мировую культуру. Получает развитие «малый эпос» (рассказ, новелла, повесть, очерк). Рубеж 19-20 веков возвращает русскую лите- ратуру к иррационализму романтизма, к идее двое- мирия, концепции неоплатонизма (В.С. Соловьев, К. Случевский, Д.С. Мережковский). Обозначены темы «новой литературы»: небо и земля, человек и Бог, мотивы закатов, зеркал, воды, огня, движения по кругу, хождения над бездной, приближения конца мира [1, с. 22]. «Единый массив» литературы существует первые два десятилетия нового века. Далее он «раскалывается» на несколько частей, среди кото- рых ортодоксальная (или подцензурная), «отвер- женная» (т.е. запрещенная к публикации полно- стью или частично), эмигрантская и «возвращен- ная» литература. В этой разнородности и историче- ской сложности окончательно «вырисовывается» главный типаж литературы – «русский скиталец» (Ф.М. Достоевский). Русская литература «прижиз- ненно» становится классической, более того, – ка- нонической. На этот канон (как в конструктивном, так и в деконструктивном отношении) опирается вся художественная словесность новейшего време- ни. Творческий диалог А. Жаксылыкова со знако- выми Текстами русской культуры (следовательно, и с сознаниями, их создавшими, если опираться на диалогическую концепцию М.М. Бахтина) можно охарактеризовать парадоксальной формулой О. Сулейменова – «пересекающиеся параллели». Это «пересечение» рефлексивно; две культуры, не под- вергшиеся процессу полной ассимиляции (этниче- ской, аксиологической и т.д.), развиваются парал- лельно, но при этом взаимоотражаются (Вл. Лу- ков). Формируется ситуация вненаходимости (М.М. Бахтин), позволяющая не только увидеть Другого, но – через Другого – посмотреть на себя. Так, А. Жаксылыков проводит многочислен- ные параллели с произведениями А. Пушкина, Ф. Достоевского, И. Бунина и др. Интертекстуальный параллелизм – не только механизм «межтекстовой переклички», но, в первую очередь – способ «включения» художественного текста в глобаль- ную семиосферу, следовательно, обогащения зало- женных в нем смыслов и идей до уровня общече- ловеческих. В романе не единожды звучит поставленный Ф. Достоевским вопрос о том, «стоит ли мир слезки ребенка»; на уровне мотива умирающих детей текст «пересекается» с «Деревней» И. Бунина. (В «Деревне», где все дети умирают в младенчестве либо раннем возрасте, символически эксплициро- вано и само угасание рода, отсутствие какого-либо продолжения, крах общины). С «Деревней» Бунина роман сближен и на уровне прецедентной ситуации. Когда камень, раз- деливший жизнь маленького Жана на «до и после», попадает ему в голову, он испытывает следующие ощущения: «…я сел на колени, затем земля мед- ленно повалилась на меня, точно кобыла с перере- занным горлом». Сравним впечатление главного героя с описываемым Буниным случаем в «Де- ревне»: С Серым, говорил Тихон Ильич, был недавно страшный случай: готовясь резать какую-то ко- былу, Серый забыл ее спутать, связал и затянул на сторону только морду, – и кобыла, как только он, перекрестившись, ударил ее тонким ножичком в жилу возле ключицы, взвизгнула и, с визгом, с жел- тыми, оскаленными от боли и ярости зубами, с бьющей на снег струей черной крови, кинулась на своего убийцу <…> «Кобыла с перерезанным горлом» – не только реалистичная сюжетная деталь. Это символ «недо- битой», в муках умирающей России старого строя, готовой «кидаться» на мужика, задумавшего так неумело убить ее. Как пишет В.С. Баевский, отно- шение Бунина к революции было настороженным. «Вся Россия – деревня», – подводит итог писатель; исследователь при этом комментирует: «Отсут- ствие сдерживающего нравственного начала, неле- пая бесхозяйственность, невежество вызывают у читателя беспросветную печаль» [1, с. 70]. Иссле- дователь М.А. Кочеткова развивает это наблюде- ние: «Господствующим и пронизывающим все структурные составляющие художественного про- странства «Деревни» становится бытовое про- странство. Анализ локусов Дома, Сада, Ярмарки показывает, что быт, проникая в эти традиционно «благополучные» для человека пространственные центры, видоизменяет их функциональные назна- чения, превращая их в сосредоточие нелепых и абсурдных сторон деревенской жизни. Дом становится местом темным, неуютным, тесным, грязным, ассоциирующимся с «клеткой», в которой человек «заключен» до конца дней своих. Сад, лишенный в дурновском пространстве «рай- ского» очарования, становится местом казни, надругательства и глумления над красотой. Ярмарочный локус, утрачивая признаки «ве- селого места», превращается в пространство, где обнажаются все «язвы» дурновской (а вслед за ней и российской) действительности: толпы слепых, убогих, нищих; гомон, многолюдство, пыль, грязь, неистово-яростные пляски мужиков» [2, с.174]. В «Деревне» практически отсутствуют дороги («пути» в более широком плане), что делает про- странство Дурновки замкнутым, ограниченным (исключение составляет Кузьма Красов, вернув- шийся в деревню и погибший в ней). Ключевой мотив текста – родовое беспамятство. «Деревней» можно назвать и поселок, в кото- ром растет маленький Жан. Как и пространство, разрабатываемое и осмысляемое Буниным, «дерев- ня» Жаксылыкова замкнута. Это Богом забытое место, не соединенное с артериями больших горо- дов. Еще один интегрирующий оба текста мотив – это увядание, вымирание рода с сопутствующей утратой прапамяти. Так, в «Поющих камнях» уми- Қазақстанның ғылымы мен өмірі – Наука и жизнь Казахстана Science and life of Kazakhstan. №3 (30). 2015 .................................................................................................................................................................................................. ........... 176 рают почти все старики (корневая основа этноса) и дети (перспектива выживания, обновления, расцве- та). В «поселке» Жаксылыкова такая же мрачная, безрадостная и агрессивная атмосфера, что и в бу- нинской «Деревне». Ссоры, побои, измены и ру- гань – каждодневные составляющие «быта»: Тот камень был зачат в пьяных угарных днях и ночах отца и матери Совы, согрет и вскормлен в лоне их неутолимой зависти, ненависти ко всем, кто живет не так, как они… Они пили, дрались, матерно ругались, мирились и грязно сплетничали в своих зловонных лачугах-норах. Полулюди, больше мусорные крысы, они грызлись за каждый лишний глоток браги, и каждый их тяжкий день прибли- жал меня к моему камню [3, с.48]. Таким образом, не только «Вся Россия – Де- ревня», но и Казахстан: Жаксылыков «расширяет» исходный текст до масштаба «универсальной тра- гедии». Еще один «перекрестный» мотив – апелляция А. Жаксылыкова к образу Черного Человека, субъ- ектным воплощением которого служит антагонист Жана – Арман, друг со студенческих времен и пол- ная противоположность главного героя. «Черный человек» А. Жаксылыкова на кон- цептуальном уровне сближается с репрезентациями данного мотива в «маленькой трагедии» Пушкина «Моцарт и Сальери», одноименной поэме Есенина и – отчасти – «Двойнике» Достоевского. Рассмотрим пушкинский интекст. Противо- стояние Моцарта и Сальери – это противостояние «скрытое», так как неравенство таланта ни одним из героев не обозначается напрямую («Ведь он (Бомарше) же гений – как ты да я»). Моцарт – во- площение абсолютной природной гениальности, «идеал творца» («Ты, Моцарт, Бог, и сам того не знаешь»); Сальери, при его несомненном чутье на талант, – «патологоанатом от искусства» («Я му- зыку разъял, как труп. Поверил я алгеброй гармо- нию»). Представленные как диада, герои находятся в диалектическом единстве (как стимул творческого процесса – и реакция на него). Если Сальери «поверил алгеброй гармонию», то Арман из тех, кто «поверил закон бытия лбом и желудком» [3, с.37]. Сальери утверждает, что Мо- царт «недостоин сам себя». Арман называет Жана «балбесом конченным». Аллюзия в данном случае не атрибутирована, она построена как воспроизве- дение «метасценария» (единственное прямое ука- зание на трагедию Пушкина – введение Жаксылы- ковым синтаксически тождественной конструкции «поверил закон бытия лбом и желудком»). Арман обольщает жену главного героя, Ай- нур, действуя по ветхозаветному «сценарию» ис- кушения Евы Змеем. В тексте Жаксылыкова от- крывается новый субуровень – библейский. Вспоминая свои отношения с женой до ее предательства, Жан говорит, что слова, которые они «дарили друг другу, были первыми словами на свете». «Вначале было слово» – такой могла бы стать синонимическая трансформация текста, раскрыва- ющая всю божественность («и слово было у Бога») и чистоту их союза, в котором Жан и Айнур были ветхозаветными Адамом и Евой (наиболее рекур- рентные мотивы фрагмента – девственная нагота, изначальная невинность). Воссоздавая картину семейной идиллии, Жак- сылыков «вплетает» в повествование реминисцен- цию «белые ночи», перенаправляющую читателя к повести Достоевского: «Как глубоки и проникно- венны были те белые ночи, окрыленные нами!» Эта отсылка содержательно и сюжетно необходима, оправданна как дополнительный смыслопорожда- юший импульс. Протагонист «Белых ночей» Достоевского – Мечтатель. Тип героя, прорабатываемый Достоев- ским в этот период его творчества, во многом авто- биографичен; известно, что писателем задумывался роман «Мечтатель» (1870-е), который так и не осуществился. По замыслу Достоевского, Мечтатель – особая разновидность «лишнего человека», переживаю- щего трагедию «вынужденного бездействия». Несмотря на мысль Автора о «греховности» жизни, оторванной от действительности, Достоев- ский подчеркивает ее непреложную творческую ценность и искренность. Любовь Мечтателя к Настеньке бескорыстна и исполнена благоговения. (Отметим, что Жан, герой Жаксылыкова, бла- гоговеет перед своей женой: Я страшился, я молился над телом твоим, всегда невинным, всегда девственным. Я дивился отцу-создателю подобной красоты и немеющим языком восторженно лепетал слова благодарения [3, с.39]). Анализируя повесть Достоевского, С.В. Белов указывает на ее лейтмотив: фантастичность, кото- рой «пропитана» действительность; грань между модусами реальности размыта, взаимопроницаема. Следовательно, Мечтатель существует не только в собственном духовном измерении, но и в конкрет- ном урбанистическом пространстве – Петербурге. Значим уровень восприятия города героем: он бла- гожелателен; «град Петра» не ощущается Мечтате- лем как «чадная клетка». Отношение Мечтателя к миру альтруистично; в этом аспекте он отходит как от байроновского, так и от пушкинского героя, презирающего свое окружение. Идиллия Мечтателя «прервана» несостояв- шимся счастьем – Настенька покидает его ради своего «земного» возлюбленного – Жильца. В художественном отношении Жилец – контрмаска Мечтателя, маркирующая принадлеж- ность персонажа материальному миру. Транспози- цию в повести занимает Настенька. Будучи челове- ком, не лишенным совести и духовных ценностей, она все же покидает Мечтателя, определяя соб- ственный поступок как «предательство». Настенька – женщина-девочка (характеризующие ее лексемы – «ротик», «ручка», «личико» и пр.); бесхитрост- Қазақстанның ғылымы мен өмірі – Наука и жизнь Казахстана Science and life of Kazakhstan. №3 (30). 2015 .................................................................................................................................................................................................. ........... 177 ность сочетается в ней с практичностью, доходя- щей до расчетливости. Жаксылыков проводит неявную параллель между всеми тремя героями. Бескорыстный и ис- кренний идеалист Жан – это воплощение типа Мечтателя; в Айнур намечена интенсификация характера Настеньки в сторону большего меркан- тилизма; Жилец – своеобразная корреляция Арма- на. Однако Мечтатель Достоевского, в отличие от героя «Поющих камней», сумел сохранить в себе не только свое возвышенно-благодушное отно- шение к миру, но и чистую любовь к Настеньке – несмотря на то, что ее уход омрачил его видение жизни: «Мои ночи кончились утром. День был нехо- роший. Шел дождь и уныло стучал в мои стекла; в комнатке было темно, на дворе пасмурно». Похожие чувства испытывает Жан: Сарай зарос мхом запустения. Руки обнима- ют землю и плачут от холода. Бродит в груди тоска одиночества [3, с.39]. Финал повести Достоевского резюмирует, что и одной минуты блаженства хватит на целую жизнь человеческую (эти строки соотнесены с эпиграфом из стихотворения И.Тургенева «Цветок»: «…Иль был он создан для того, чтобы побыть хотя б мгно- венье в соседстве сердца твоего?…»). Одной мину- ты – но в противоположной ее биографической значимости – достаточно и герою Жаксылыкова: Одна-единственная минута превратила меня в жалкое, презренное существо. Ветер жестоких перемен гнал меня, словно перекати-поле. Из меня так и били потоком злоба, желчь, ненависть…Я превратился в совсем другое существо, остервене- лое и гнусное, как гиена. Да, ты добился-таки свое- го. Разрушивший семейное счастье Арман (Жак- сылыков вновь обращается к Ветхому завету, упо- миная «райские луга») символически становится змеем-искусителем, то есть Дьяволом, что в оче- редной раз подчеркивает его функциональную связь с Тенью, реализованную в мотиве Черного человека. Это лишь некоторые из многочисленных «пересекающихся параллелей», которые присут- ствуют в романе А. Жаксылыкова и делают его не только текстом-палимпсестом, но и текстом- медиатором, через который звучит, по формули- ровке Ю.М. Лотмана, «живой голос культуры». .......................................... 1. Баевский В.С. История русской литературы XX века: Компендиум. – 2-е изд., перераб. и доп. – М.: Языки Славянской культуры, 2003. – 448 с. 2. Кочеткова М. А. Художественное пространство в рассказах И.А. Бунина 1890-х-1910-х гг. и в повестях "Деревня" и "Суходол" : Дис. ... канд. филол. наук, Улья- новск, 2005. – 183 с. 3. Жаксылыков А.Ж.Сны окаянных: Трилогия. – Алматы: ТОО «Алматинский издательский дом», 2006. – 526 с. Джундубаева А.А. докторант Казахского национального педагогического университета имени Абая, г. Алматы, e-mail: alla_1376@mail.ru ПОЭТИКА И СЕМАНТИКА НЕОМИФА В РАССКАЗЕ И. ОДЕГОВА «ПУРУША» Түйіндеме: Мақалада қазіргі қазақстандық жазушы Илья Одеговтың "Пуруша" атты әңгімесінің мифопоэтика аспектісі тұрғысынан талдау көрсетілген. Неомифтің мазмұндау-нарративтік құрылымынының мағынасына және қайта таныстырылуына айрықша көңіл аударылған. Зерттеу барысында басты мифологемалар айқындалған. Олар автордың жанамалығына қарамастан, оқырмандарға негізгі мағынаны жеткізуші белгінің және автордың тұжырамдамасын түсінудің бірден-бір құралы. Туындыда мотивті-образды жүйенің көркем ерекшеліктері белгіленген. Бұл жүйені автор түпкі тегі Пуруша туралы көне үнді аңызының ремифологизациясы жолымен және аңызды күнделікті тұрмыстық контекстке орналасыру жолымен құрған болатын. Жүргізілген зерттеудің көрсетуі бойынша, неомифологизм қазіргі қазақ әдебиетінің басты ерекшелігі болып табылады. Ал неомиф - шығарманы құрайтын элемент ретінде де, автор ойының және әлемге деген көзқарасын айқындайтын құрал ретінде де қарастырылады. Кілтті сөздер: мифопоэтика, неомиф, мифологема, нарратор, информанттар, автордың әлемге көзқарасы. Аннотация: В статье представлен анализ рассказа современного казахстанского писателя Ильи Одегова «Пуруша» в аспекте мифопоэтики. Особое внимание уделено значению и способам репрезентации неомифа в нарративной структу- ре рассказа. В ходе исследования выявлены основные мифологемы, выполняющие роль смысловых кодов опосредован- ной текстом коммуникации автора с читателем и служащие читателю ключом к пониманию авторской концепции. Определены художественные особенности мотивно-образной системы произведения, созданной автором путем реми- фологизации древнеиндийской легенды о первопредке Пуруше и помещенной в бытовой контекст. Проведенное иссле- дование показало, что неомифологизм является характерной чертой современной казахстанской литературы. Неомиф при этом выступает и как структурообразующий элемент произведения, и как отражение идейного замысла автора и авторской картины мира в целом. жүктеу/скачать 5,5 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|