Қазақстан республикасы білім және ғылым министрлігі ғылым комитеті м. О.ӘУезов атындағЫ Әдебиет және өнер институты
жүктеу/скачать 1,97 Mb.
|
| Ш.Елеукеновтың «Қазақ әдебиеті тәуелсіздік кезеңінде»8 (2006) атты зерттеуінде келесі теориялық мәселелер көтерілген. Тәуелсіздік кезеңі несімен ерекше? Бүгінгі лирика, поэма, проза қандай деңгейге көтерілді? Тәуелсіздің кезіне сай әдебиет қандай тақырыптарды көтерді? Зерттеу осы сауалдарды батыл көтергендігімен құнды. «Абайдың эпистолярлық романы» тарауында «Евгений Онегин» аударма ма, төлтума ма деген теориялық мәселе көтерілген. Зерттеушінің келесі теориялық пікірі бүгінгі әдебиеттануға қосылған тың тұжырым болып табылады: «Абайдың эпистолярлық романы қай жағынан да төлтума шығарма екеніне дәлел жеткілікті. Шығарма мазмұнының қабырғалы компоненті –кейіпкер десек, аты-жөні, типтік негізі бір қаһарман (Онегин) Батыс пен Шығыстың туындыларында әртүрлі қасиетте дараланған. Өлең – роман мен эпистолярлық төлтума нұсқаның пішін жағынан да көп айырмасы бар. Айталық, стильдері бөлек. Эпистолярлық романда батыс сарынынан шығыс сарыны басым. Жанрлық айырмашылықтары көзге ұрып тұр. Бірі – эпикалық құлашы кең реалистік роман. Екіншісі – адамның ішкі өмір күйін суреттейтін психологиялық дүние. Оның бер жағында композициясы кілең хаттан тұрады. Эпистолярлық романның өлең өлшемдеріне дейін әрқилы. Шалыс ұйқастан өзгесінің бәрі он бір буынды өлең. Ондай өлшем Пушкин романында жоқ.
Авторлық бейне, сюжет мазмұндық-пішіндік рөлді қоса қабат атқарады. «Евгений Онегин» романына автор образы – туындының орталық тұлғаларының бірі. Автор романның бар оқиғасына араласып отырады. Ара-тұра өз өмірінің кезеңдерінен де хабардар етеді. Позициясын айқын да ашық білдіреді. Әр кейіпкеріне, бір сәт төбе көрсетіп қалғандарына дейін өз қатысын білдіріп, заманының түрлі-түрлі бастарына сипаттама беріп отырады. Оқушы автордың қоғамдық-саяси көзқарасына да қанық. Ал, Абайдың эпистолярлық романында бәрі дерлік басқаша. Авторлық позиция «Онегиннің сипатында» ғана аз-маз білінеді. Мәтіннің басым бөлегінде автор бейнесі көмескі. Кейіпкерлерінің хат жазысуында мүлде сезілмейді десе де болады. Қазақ, орыс тілдеріндегі екі шығарманың айырымы әсіресе финалынан айқын көрінеді. Түпнұсқа мен төлтума нұсқаның түйіні екі басқа. Пушкин романында Онегинмен дағдарысқа ұшырап жалғыз состиып қалған қалпында қоштасамыз. Абайдың эпистолярлық туындысы олай аяқталмайды. Онегин жалған дүниемен бақұлдасады» [276]. Тәуелсіз кездің зерттеушісі эпистолярлық роман түсінігін осылай айқындап береді. Ш.Елеукеновтың романға қатысты келесі теориялық тұжырымдары да тың болып табылады. «Қазақ жазба әдебиетінің негізін салушы кемеңгер орыс және дүниежүзі әдебиетімен аралас-құраласыңда, өзге жұрттың рухани әлемінен сусындау барысында өз жүрегінің тылсым қойнауларынан бай кеніш көзін табудан толастаған жоқ. Туған әдебиетімізге үсті-үстіне жаңа жол ашу мен жігерлене еңбектенді. Ұлттық әдебиетіміз үшін алынбайтын белес, бағынбайтын биік болмайтынын іс жүзінде дәлелдеп берді. Абай «Ғақлия» атты философиялық трактатында: «Әрбіреудің тілін, өнерін білген кісі оныменен бірдейлік дағуасына кіреді...», – деп тегіннен тегін айтпаған. Өзгеден оқу, үйрену – творчестволық қабілетіміздің өсуінің, жаһанданудың жайын балығына жалманбауымыздың, алдыңғы бәсекелі елулікпен иық теңестіруіміздің және бір мықты кепілі. Республикамызда қазақ романының тарихы жазылмақшы. Мен сол тарихтың басына «Абайдың эпистолярлық романы» атты арнайы тарау енгізуді ұсынар едім. Өйткені бұл аударма емес, төлтума» [277]. Қазақ романының тууы, генезисі, алғашқы үлгілеріне қатысты зерттелген бұл теориялық еңбек бүгінгі ғылымға нақтылығымен қажет. Бұрын тек аударма ретінде қарастырылып келген шығарма – тұңғыш рет эпистолярлық роман ретінде талданып берілген. Бұл теориялық пікірдің негізі бар және тың екені де айқын. С.Абдрахмановтың «Коран и Пушкин»9 атты зерттеуінде (2006) әдебиеттер байланысы, аударма мәселелері теориялық тұрғыдан қарастырылған. Зерттеуде Пушкин лексикасындағы тюркизмдерге арнайы талдау берілген. Зерттеуші Пушкин өз өлеңдерінде Құран сөздерін пайдаланғанын айқындап берді: «Предельно четко, в стиле Корана переданы уже первые строки: «Клянусь четой и нечетой, клянусь мечом и правой битвой, клянусь утренней звездой, клянусь вечернею молитвой». Пушкин особо ценил эстетическую неповторимость Корана. Видимо, о многом говорят его слова, написанные в Михайловском, в трудный период своей жизни: «В пещере тайной, в день гоненья, / Читал я сладостный Коран». Известно, что Пушкин не использовал не по назначению слово «сладостный», он обращался к нему, лишь глубоко осознавая, чувствуя объект своей симпатии. Поражает знание Пушкиным в совершенстве содержания Корана. По утверждениям специалистов, в его произведениях на эту тему охвачены положения 33 сур из имеющихся 114-и в Священной Книге. «Аллах над всякой вещью мощен» (сура Аль-Бакара, 20), «он о всякой вещи знающ» (Аль-Бакара, 29), «Аллах силен в наказании» (Аль-Бакара, 196), «Аллах видит то, что вы делаете» (сура Аль-Имран, 156), «...создал небеса и землю в шесть дней, а потом утвердился на троне. Он закрывает ночью день, который непрестанно за ней движется... И солнце, и луну, и звезды, подчиненные Его власти» (сура Аль-Аграф, 54), «нет божества, кроме Него, живого, сущего; не овладевает Им ни дремота, ни сон; Ему принадлежит то, что в небесах и на земле» (Аль-Бакара, 255). Все эти моменты имеются в «Подражаниях Корану». Пушкиннің қолында Құранның қай аудармасы болған? Ол туралы да зерттеуші нақты дерек келтірген: «Известный литературовед С.Фомичев считает, что к октябрю 1824 года у Пушкина имелся французский вариант Корана (перевод М.Савари) (17, 120). В качестве предисловия к данному изданию давалась подробнейшая биография пророка Мухаммеда. Тот, кто тщательно читал «Подражания Корану», к тому же, мало-мальски знаком с биографией Пророка, нисколько не сомневается в этом. И действительно, в стихотворении Пушкина практически охвачены все основные периоды жизни Мухаммеда. Так, первая строфа («Клянусь четой и нечетой») языком поэзии напоминает о переселении Мухаммеда из Мекки в Медину (622 год по Григорианскому календарю – первый год Хиджры, мусульманского календаря), вторая строфа («О, жены чистые пророка») – о времени женитьбы Пророка на Зейнаб (627 год), третья строфа («Смутясь, нахмурился пророк») – об изгнании из Мекки в Медину (до 622 года), шестая строфа («Недаром вы приснились мне») – о возвращении в Мекку (630 год), седьмая строфа («Восстань, боязливый») – о времени нахождения в горной пещере, когда к нему впервые снизошло откровение от Всевышнего (после 609 года). И еще. В свое время исследователь К.С.Кашталева доказала, что Пушкин читал Коран по прозаическому переводу М.И.Веревкина (17, 120). Строки из Корана в том тексте: «Создал горы, удерживая землю от движения, покрыл их небом, поддерживая иное, да не падет на них...» поэт так переложил на язык поэзии» [9-11]. Қасиетті Құран аяттарының сөздерінің Пушкин өлеңінде орын алуы теориялық талдау арқылы анықталған. «В «Подражаниях Корану» центральный образ Священной Книги – образ Аллаха по возможности раскрыт всесторонне. Мы говорим «по возможности», ибо человеку не дано полностью раскрыть образ Всевышнего». Зерттеуші Құранның теориялық талдауы арқылы ерекше ырғақты қасиетті мәтін екенін дәлелдеп береді: «Известно, что весь текст оригинала Корана основан на целостную внутреннюю ритмику. И вообще, не вызывает сомнения то, что по своей сути он является поэтическим произведением, созданным в жанре белого стиха. Поэтому каждый раз, когда доводится слышать пение вслух этой удивительной книги, мы невольно проникаемся волшебной мелодичностью текста, завораживающим звучанием составляющих его слов, хотя нам совершенно непонятно их содержание. Есть глубокий смысл в том, что в мусульманском мире в любые времена ученые-богословы предпочитали громкое чтение только арабского текста Корана, следили за соблюдением этого неписаного правила: одно из главных проявлений всемогущества оригинала – в его эмоционально-интуитивном преимуществе; поразительное свойство священного писания проникать в душу человека заключается в удивительной мелодичности его слова. Поскольку при жизни Мухаммеда все суры Корана в основном заучивались наизусть и распространялись таким образом, есть основание предполагать, что это способствовало доведению до совершенства звучности, гармоничности текста. Пушкин знал об этом, если и не знал, то, наверняка, сознавал. Он понимал, в результате каких мук и страданий удалось Мухаммеду создать новую религию. Вдобавок ко всему, именно в пору написания этого стихотворения сам Пушкин был в опале, переживал глубокий душевный кризис, не находя понимания даже у близких людей. В письме П.А.Вяземскому от 1824 года он иронизирует о том, что пришлось бежать из Мекки в Медину, мой Коран еще на руках – мусульмане до сих пор ждут его» (17, 124). Великий поэт в последних строках «Подражаний Корану» пишет: И чувствует путник и силу, и радость; В крови заиграла воскресшая младость; Святые восторги наполнили грудь: И с богом он дале пускается в путь. Встретившись в трудную пору жизни с Кораном, поэт как бы с надеждой обращается к Священной Книге: Он милосерд: он Магомету, открыл сияющий Коран, да притечем и мы ко свету, и да падет с очей туман. Әдебиеттанушы өлеңдегі Құран сүресін айғақтап алып мәтіндік дәрежеде талдайды: «Здесь строка «Да притечем и мы ко свету» напоминает слова из суры Аль-Хиджр (2, 3): «Может быть, пожелают те, которые неверны, стать мусульманами. Эй, Мухаммед! Оставь их, пусть они едят, наслаждаются, и надежда их отвлекает. Потом они узнают». Невольно приходишь к мысли: может, причина того, что в свое время советские литературоведы «не замечали» в творчестве поэта мотивы Корана, а иногда даже рьяно отрицали вполне, казалось бы, очевидные вещи, кроется именно в этом». Пушкин өлеңіндегі көркем бейне мен тарихи тұлғаның сәйкестігі қандай деген сауалға зерттеуші нақты жауап берген: «Теперь подходим к самому узловому моменту. На самом ли деле, как утверждает В.Соловьев, «нет никакого сходства» между пророком Мухаммедом и пророком из стихотворения Пушкина? Есть! Да еще какое сходство. Стихотворение «Пророк» начинается со слов: «Духовной жаждою томим, / В пустыне мрачной я влачился». Здесь важное значение имеет слово «пустыня». В первое время пророк Мухаммед, вконец разочаровавшись во всех своих близких людях, часто один уходил в пустыню Хира, что недалеко от Мекки. Пушкин напоминает об этом. А что бы вы сказали по поводу вот этих строк: И он мне грудь рассек мечом, и сердце трепетное вынул» [11-13]. Аталған өлең 1915 жылы Қошке Кемеңгерұлы аудармасында «Айқапта» жарияланғаны айғақталған. Зерттеуші ойын былай жалғастырған: «Уже сам этот факт, что ещё до революции, в пору относительной свободы слова, казахский акын обратил свой взор на «Пророк», представляет собой определенный интерес. Әдебиет зерттеушісі Құран мен Інжілдегі сюжеттік мотивті салыстыру арқылы келесі тұжырымға келген: «В Библии данный мотив отсутствует. Там есть мотив, предшествовавший этому, «И жало мудрыя змеи / В уста замершие мои / Вложил десницею кровавой». В шестой главе книги пророка Иисуса говорится: «Тогда прилетел ко мне один из серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника и коснулся уст моих, и сказал: вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен». А этого мотива, без сомнения, нет. Если бы было – пушкинисты давно нашли. Теперь обратимся к Корану. Сура Аш-Шарх гласит (1-4): «Эй, Мухаммед! Разве Мы не раскрыли тебе твою грудь? – далее продолжается мотив очищения от греха. – И не сняли с тебя твою ношу, которая тяготила твою спину? И возвысили твое поминание?» [13-14]. С.Әбдрахмановтың қазақ әдебиеттануында тұңғыш рет Құран аяттары мен хадис арқылы Пушкин өлеңіндегі әр дерекке теориялық талдау арқылы келесі тұжырым жасаған: «Можно ли предположить что Пушкин взял этот мотив только после прочтения Корана? Чтобы ответить на такой вопрос, думается, следует сослаться на хадисы. К сожалению, у нас на них еще не уделяется достаточно внимания. Их обычно рассматривают лишь как одно из направлений устной литературы, как легенды, пропагандирующие слова и дела Мухаммеда. Хотя на самом деле для мусульманского мира хадисы являются вторым после Корана правовым кодексом. Особенно велико значение хадисов, их миссии в приспособлении ислама к новой жизни. Потому-то собирание хадисов в средние века считалось одной из главных сфер мусульманской культуры, они закономерно являются ценным наследием, охватывающим все периоды развития ислама. Так в чем заключается их содержание? По мнению специалистов, наиболее авторитетным вариантом среди них является книга «Аль-Джами ас-Сахих» («Сборник истин»), составленная Мухаммедом аль-Бухари. В.Панова и Ю.Вахтин почти дословно использовали сведения из нее (19, 39-40). ...Говорят, что во времена Пушкина хадисы еще не переводились на русский язык. Возможно. Вероятно, поэт был знаком с ними через французский язык, но это еще предстоит выяснить. Но сейчас вопрос не в этом. Вопрос в полном соответствии основного мотива стихов и с Кораном, и с хадисами, в том, что это неслучайно. Если учесть, что в стихотворении поэта параллельно приводятся легенды еврейского пророка Иисуса и арабского пророка Мухаммеда (вложение в уста змеиного жала, вспарывание груди и промывание сердца), то этому удивляться не стоит. Седая история свидетельствует, что и арабы, и евреи – дети одного человека – Ибраима (Авраама)» [14-15]. Зерттеуші Пушкиннің бұл сарынды хадистерден алғанын осылай дәлелдеп шығады. Күні бүгін даулы болып келе жатқан теориялық мәселеге осылай тойтарыс берілген. Әдебиетші Құран мен Хадистің әдеби мәтінде орын алуын теориялық талдаулар арқылы дәлелдеп берген: «Словом, по нашему мнению, главный мотив, придающий величие и неповторимость стихотворению Пушкина, берет начало не от Библии, как утверждалось ранее, а от Корана». Өлеңнің басты кейіпкері кім? Зерттеуші оған былай деген: «А теперь остановимся на том, кто же является персонажем произведения. Для этого, давайте, вспомним его финал, обращение Всевышнего: «Восстань, пророк, и виждь, и внемли, исполнись волею моей, и, обходя моря и земли, глаголом жги сердца людей». Литературовед Х.Г.Кероглы кратко, но четко определил значение этих слов: «Подобные слова может сказать только человек, создавший новую религию, мировую религию, то есть, только пророк Мухаммед. Преодолевая моря, пустыни, зажигать сердца людей пламенным, призывным словом, мог только пророк Мухаммед» [16]. Тәуелсіз кездің зерттеушісі Құранға әдеби мәтін ретінде келесі кәсіби әдебиеттанулық пікір білдірген: «Сам Коран, хотя и написан он прозой, но нисколько не уступает поэтическому слову, является бессмертным, вечным произведением искусства. Самая величайшая поэзия со времен возникновения слова на земле. Именно поэтому потомок Ибрагима, «арапа Петра великого», гениальный Пушкин, скромно называя цикл этих стихов «подражаниями», демонстрирует свое огромное уважение к Корану, преклонение перед Богом. И это очень сильный пример» [18]. Пушкинтануда бұрын-соңды айтылмаған бұл пікір тек тәуелсіз кезде айтылуы мүмкін екені түсінікті. Зерттеуде Абайдың «Евгений Онегин» аудармасы туралы да теориялық тұжырымдар айқындалған: «Казахские дастаны, созданные по мотивам «Евгения Онегина», ставшего весьма близким казахскому народу, в стиле «назира», сослужили еще одну добрую службу в деле развития нашей национальной культуры. После переводов Абая, после переложения народными акынами «Евгения Онегина» на свой лад время выдвинуло на повестку дня более серьезную задачу – создать перевод романа Пушкина в полном объеме, с высоким уровнем литературного исполнения, отвечающий всем требованиям переводческого искусства. Впоследствии и эта задача была успешно решена» [104]. Осыған байланысты С.А.Пушкиннің қазақ тіліндегі барлық аудармалары теориялық тұрғыда сараланған. І.Жансүгіров, Қ.Шаңғытбаев аудармалары салыстырылып, теориялық талдауға арқау болған. «Все перечисленные выше примеры ярко свидетельствуют о том, что Куандык Шангытбаев в своем втором варианте ушел намного вперед по сравнению со своим первым опытом, а также с переводом Ильяса Жансугурова. В этом плане, думается, надо отметить вот что: если бы в тридцатые годы И.Жансугуров не осуществил первый перевод пушкинского романа, если бы после этого сам К.Шангытбаев в молодые годы уже не переводил один раз знаменитое произведение, а сразу бы взялся за него в зрелом возрасте, в восьмидесятые годы, то конечный результат вряд ли был бы на таком высоком уровне. Только учитывая все недостатки и упущения в двух первых переводах, К.Шангытбаев смог создать совершенный литературный образец. Посвятив переводу романа Пушкина «Евгений Онегин» почти тридцать лет жизни, Куандык Шангытбаев этим трудом внес весомый вклад в казахскую литературу. А перевод Ильяса Жансугурова 1937 года, первый перевод самого К.Шангытбаева 1949 года стали серьезными своеобразными работами на пути формирования казахского поэтического перевода» [168]. Абай аудармасының да құнды екені де осы ретте айғақтала түскен: «В своих исследованиях мы сравнивали переводы Ильяса Жансугурова и Куандыка Шангытбаева с вариантами Абая, при этом нисколько не обвиняя их в том, что они оказались слабее великого поэта. Ибо нельзя никого укорять в том что он не похож на Абая, не то, что не пишет как Абай, а даже суть слова не понимает как Абай. Ведь вполне возможно, что Абай – явление, вообще недоступное для понимания малочисленного народа... И стыдиться этого неуместно» [175]. «Вер Бана Ат» – тюркизмы в произведениях А.С.Пушкина» атты тараудың теориялық деңгейі ерекше. «Первым делом следует напомнить о том, что во времена Пушкина мнение о влиянии тюркизмов на русский язык сформировалось в негативном, отрицательном аспекте. Считалось, что в эпоху, которая называлась татаро-монгольским игом, русский язык был загрязнен татарским языком. Известно высказывание Пушкина по поводу предисловия к басням Крылова некоего господина Лемонте, придерживавшегося вышеприведенного взгляда: «Г.Лемонте напрасно думает, что владычество татар оставило ржавчину на русском языке. Чуждый язык распространяется не саблею и пожарами, но собственным обилием и превосходством» (подчеркнуто нами. – С.А.). То есть, Пушкин был убежден, что взаимопроникновение языков друг в друга происходит только в добровольном порядке, когда второй язык нуждается в новых словах, когда возникает необходимость в передаче новых понятий, в новых реалиях. Самое главное, утверждал он, один язык проникает в другой только благодаря своему богатству, своих преимуществ» [204-205]. Зерттеуші түркілік түсінігін анықтап алады: «Сам Пушкин не считал, что объем тюркизмов в русском языке очень велик. В доказательство этого можно напомнить его слова, приведенные нами в вышеупомянутой статье: «Как бы то ни было, едва ли полсотни татарских слов перешло в русский язык». Понятно, что здесь «татарские слова» должны восприниматься как общие тюркизмы. Следует отметить еще один факт: в книге к числу тюркизмов отнесены иногда встречающиеся фарсизмы, арабизмы, монголизмы, поскольку все они перешли в русский язык через тюркские языки» [205]. Зерттеуші нақты талдаулар арқылы келесі тұжырымға келген: «Из десятитомного академического издания великого поэта в качестве тюркизмов мы отобрали 204 слова и наименования. Среди них имеются: 5 антропонимов (Асан, Мамай, Сеит, Чингиз-хан, Руслан), 10 топонимов (Аральский, Бахчисарайский, Карагайский, Каргалинский, Кизильский, Кокшайский, Нагайский, Сакмарский, Сарматы, Яицкий), 7 этнонимов (Башкиры, Болгар, Бухарец, Киргиз, Киргиз-кайсак, Сарацинский, Турецкий, Хазарский). Поскольку тюркские элементы присутствуют и в антропонимах, топонимах, этнонимах, мы решили, что будет правильно, если включить их в книгу» [206]. Әдебиетшінің тәуелсіз әдебиеттануға қосқан нақты үлесі осы түркі сөздерін анықтауы болып табылады: «В заключение следует подчеркнуть, что тюркизмы в произведениях А.С.Пушкина ярче раскрывают их удивительное свойство, называемое исследователями творчества великого поэта «всемирной отзывчивостью», богатство языка, реальность изображаемой среды. Но Пушкин в своих произведениях на темы Востока или о событиях, происходивших на территориях соседних народов, не использовал тюркизмы специально для сгущения красок или для экзотики. Ограничимся лишь одним примером. В «Капитанской дочке» Пушкин употреблял слова «буран» и «метель», являющиеся синонимами. Но, если обратить внимание, то «буран» говорят в основном ямщик и местный житель-проводник, а Гринев и Савельич – «метель». Вполне логично и уместно. Потому что тюркское «буран» близко к местным жителям, которые давно общались со степняками, а чисто русское «метель», происходящее от глагола «мести», роднее офицерам, служившим в армии. Здесь учтена языковая дефиниция. Приведенные в данном исследовании, точнее – только перечисленные, указанные, примеры, свидетельствуют о том, что в лексиконе великого поэта тюркизмы имели свое место. Заслуживает внимания и тот факт, что среди них немало казахизмов и большинство из них встречается в произведениях, написанных после Оренбургской и Уральской поездки поэта в 1833 году. Более глубокое изучение начатой нами темы – задача предстоящих дней, долг специалистов-лингвистов» [285]. Зерттеудің теориялық мәні зор екені айқын. Пушкин шығармаларындағы тюркизмдерді анықтап алу бүгінгі тәуелсіз әдебиеттанудың жетістігі. Кеңес кезінде мұндай мәселені атаудың өзі мүмкін емес еді. Зерттеуші нақты талдаулар арқылы түрік сөздерінің орыс поэзиясына орын алуының әдеби-тарихи негіздерін айқындап берген. Сонымен қатар С.Абдрахманов Пушкин шығармаларының қазақ тіліне аударылған нұсқаларына тұңғыш рет салыстырмалы талдау қолдану арқылы оларға бүгінгі тұрғыдан кәсібилік баға берген. І.Жансүгіров пен Қ.Шаңғытбаев аудармалары Абай және түпнұсқамен тұңғыш рет арнайы қарастырылған. Бұл зерттеу тәуелсіз әдебиеттанудың кәсібилік деңгейін аңғартып тұрғаны анық. жүктеу/скачать 1,97 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|