11 часов вечера
Поужинал в «Приюте путейцев». Хозяйка оказалась на месте, пришлось с ней пере-
спать; но это была с моей стороны чистейшая любезность. Она мне чем-то неприятна: слиш-
ком белая и пахнет новорожденным. В порыве страсти она прижимала мою голову к своей
груди – она считает, что так надо. Мои пальцы вяло копошились под одеялом, потом рука
отяжелела. Я подумал о маркизе де Рольбоне – в конце концов, что мне мешает написать о
нем роман? Рука скользнула вдоль бедра хозяйки, и я вдруг увидел маленький сад, заросший
приземистыми, широкими деревьями, а с них свисали огромные, покрытые волосками ли-
стья. И всюду кишели муравьи, сороконожки и моль. Были тут животные еще более отвра-
тительные: тело их состояло из ломтика поджаренного хлеба – из таких делают канапе с го-
лубями, двигались они боком, переступая на крабьих клешнях. Листья были черным-черны
от всех этих насекомых. Позади кактусов и опунций стоящая в городском парке Велледа
указывала пальцем на свои половые органы. «Этот сад воняет блевотиной!» – крикнул я.
– Я не хотела вас будить, – сказала хозяйка, – но складка простыни натирает мне яго-
дицы, и потом мне пора сойти вниз, обслужить клиентов с парижского поезда.
Канун поста
Я высек Мориса Барреса. Нас было трое солдат, и у одного из нас посередине лица –
Жан-Поль Сартр «Тошнота»
100 лучших книг всех времен:
www.100bestbooks.ru
37
дыра. Морис Баррес подошел к нам и сказал: «Молодцы» – и каждому дал по букетику фиа-
лок. «А я не знаю, куда его девать», – сказал солдат с дырявым лицом. И тогда Морис Бар-
рес сказал: «Сунь его в дырку в своей голове». «Я суну его тебе в задницу», – ответил сол-
дат. И мы положили Мориса Барреса лицом вниз и стали стаскивать с него штаны. Под
штанами у него оказалась кардинальская мантия. Мы задрали мантию, а Морис Баррес стал
кричать: «Осторожней! У меня брюки со штрипками». Но мы высекли его до крови и ле-
пестками фиалок выложили на его заду голову Деруледа.
С некоторых пор я слишком часто запоминаю свои сны. И как видно, во сне беспокой-
но мечусь на постели – по утрам одеяло всегда валяется на полу. Сегодня канун поста, но
для Бувиля этот день мало что значит: во всем городе едва наберется сотня человек, которые
рядятся в карнавальные костюмы.
Когда я спускался по лестнице, меня окликнула хозяйка:
– Вам письмо.
Письмо. Последнее письмо я получил в мае прошлого года от хранителя руанской
библиотеки. Хозяйка ведет меня в свой кабинет и протягивает длинный конверт, желтый и
пухлый, – письмо от Анни. Вот уже пять лет я не имею от нее известий. Письмо было от-
правлено по моему старому парижскому адресу, на нем штемпель от первого февраля.
Выхожу из отеля на улицу – в руке у меня конверт, я не решаюсь его открыть. Анни
пишет все на той же почтовой бумаге. Интересно, покупает ли она ее, как и раньше, в пис-
чебумажном магазинчике на Пиккадилли? Наверно, она сохранила свою прежнюю причес-
ку, думаю я, свои густые белокурые волосы, которые не хотела стричь. И наверно, ведет
терпеливую борьбу перед зеркалами, чтобы сохранить свое лицо, и не из кокетства, не из
боязни постареть – просто она хочет остаться такой, какая она есть, точь-в-точь такой же.
Может, это мне и нравилось в ней больше всего – властная, неумолимая верность малейшей
черточке своего облика.
Буквы адреса, выведенные твердым почерком фиолетовыми чернилами (и чернилами
она пользуется прежними), все еще слегка поблескивают.
«Мсье Антуану Рокантену».
Как я люблю читать свое имя на этих конвертах. Сквозь туман проступила одна из ее
улыбок, я увидел ее глаза, склоненную голову: когда я сидел, она с улыбкой становилась пе-
редо мной. Моя голова оказывалась на уровне ее талии, Анни вытягивала руки, хватала меня
за плечи и встряхивала.
Конверт тяжелый, в письме, должно быть, не меньше шести страниц. Каракули моей
бывшей консьержки наползают сверху на прекрасный почерк.
«Отель «Прентания» – Бувиль»
Эти крохотные буквы совсем без блеска. Распечатав конверт, я от разочарования мо-
лодею на шесть лет.
«Не понимаю, как у Анни получаются такие разбухшие конверты, – внутри в них ни-
когда ничего нет».
Сто раз я повторял эту фразу весной 1924 года, пытаясь с трудом, как сегодня, отле-
пить от подкладки конверта клочок бумаги в клетку. Подкладка конверта – темно-зеленое
великолепие, усеянное золотыми звездами, – похожа на плотную, накрахмаленную ткань.
Она одна составляет три четверти веса всего конверта.
Анни написала карандашом:
«Через несколько дней буду проездом в Париже. Приходи ко мне в отель «Испания»
20 февраля. Прошу тебя (слова «прошу тебя» надписаны над строкой и соединены забавной
спиралью со словами «ко мне»). Мне НЕОБХОДИМО с тобой увидеться.
Анни».
В Мекнесе, в Танжере, бывало, я вечером приду к себе и на кровати нахожу записку:
«Хочу тебя видеть немедленно». Бегу, Анни открывает мне дверь, удивленно вздернув бро-
ви: ей больше нечего мне сказать, ее даже немного злит, что я пришел. Пойду и теперь. Быть
может, она откажется меня принять. А может, портье в отеле мне скажет: «Особа с таким
|