Жан-Поль Сартр «Тошнота» 100 лучших книг всех времен:
www.100bestbooks.ru
38 именем у нас не останавливалась». Впрочем, вряд ли она так поступит. Зато через неделю
она может написать мне, что передумала.
Люди сейчас на службе. В воздухе чувствуется заурядный канун поста. На улице Ин-
валидов Войны, как всегда к дождю, резко пахнет сырым деревом. Не люблю эти странные
дни: в кинотеатрах утренние сеансы, у школьников каникулы; на улицах смутное подобие
праздника, оно требует к себе внимания, но стоит в него вглядеться, оно тает.
Конечно, я увижусь с Анни, но не могу сказать, что мысль о предстоящей встрече меня
радует. С тех пор как я получил ее письмо, я как неприкаянный. По счастью, сейчас уже
полдень; я не голоден, но пойду поем, чтобы убить время. Захожу к Камилю на улице Ча-
совщиков.
Это крошечное заведение, здесь всю ночь напролет подают кислую капусту или рагу.
Сюда приходят поужинать после театра: полицейские дают этот адрес голодным приезжим,
которые прибыли ночным поездом. Восемь мраморных столиков. Стены опоясывает скамья
с обитым кожей сиденьем. Два зеркала, изъеденных рыжими пятнами. Два окна и дверь из
матового стекла. В углублении стойка. Есть еще одна комната, сбоку. Но я там никогда не
бывал, она для парочек.
– Мне яичницу с ветчиной.
Официантка, громадная краснощекая девка, говоря с мужчиной, не может удержаться
от смеха.
– Не имею права. Хотите яичницу с картофелем? Ветчина заперта – ее нарезает только
сам хозяин.
Я заказываю рагу. Хозяина зовут Камиль – это грубый мужлан.
Официантка уходит. Я один в этой старой темной комнате. У меня в бумажнике пись-
мо Анни. Ложный стыд мешает мне его перечитать. Я стараюсь припомнить фразы одну за
другой.
«Дорогой Антуан».
Я улыбаюсь: да нет же, нет, конечно, Анни не написала «дорогой Антуан».
Шесть лет назад – мы только что разошлись по обоюдному согласию – я решил уехать
в Токио. Я написал ей несколько слов. Я уже не мог называть ее «любимая» и в простоте
душевной написал: «Дорогая Анни».
«Меня восхищает твоя непринужденность, – написала она в ответ. – Я никогда не была
и не буду «твоей дорогой Анни». И поверь, ты мне вовсе не «дорогой Антуан». Если не зна-
ешь, как ко мне обращаться, не обращайся никак, это куда лучше».
Я вынимаю письмо из бумажника. Там не написано «Дорогой Антуан». Нет в конце и
обычной формулы вежливости: «Мне необходимо с тобой увидеться». Ничего, что может
навести на мысль о ее чувствах. Жаловаться не приходится – я узнаю в этом ее любовь к со-
вершенству. Она всегда стремилась воплощать «совершенные мгновения». Если минута
этому не поддавалась, Анни теряла интерес к окружающему, глаза ее мертвели, она лениво
слонялась с видом рослой девочки переходного возраста. Или придиралась ко мне:
«Ты сморкаешься торжественно, как буржуа, а когда откашливаешься, самодовольно
прикрываешь рот платком».
Надо было отмалчиваться и ждать; вдруг, отзываясь на какой-то неуловимый для меня
звук, она вздрагивала, томные черты ее прекрасного лица отвердевали, и она начинала свою
кропотливую работу. В ее чародействе была пленительная властность. Она что-то напевала
сквозь зубы, потом с улыбкой выпрямлялась, подходила ко мне, встряхивала меня за плечи
и в течение нескольких мгновений, казалось, раздавала приказания окружающим ее предме-
там. Тихими быстрыми словами она объясняла, чего ждет от меня.
«Послушай, тебе ведь не трудно сделать усилие? В прошлый раз ты вел себя так глупо.
Ты видишь, каким прекрасным может стать что мгновение? Посмотри на небо, посмотри,
какого цвета солнце на этом ковре. А я как раз в зеленом платье и не накрашена, я совсем
бледная. Отодвинься, сядь в тени, ты понял, что тебе надо делать. Сейчас поглядим. Ох, как
ты глуп! Говори же со мной».