ИНФИНИТИВНАЯ ПРОПОЗИЦИЯ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ

61 
ных смыслов в высказывании, поскольку они пересекаются и переплетаются с собственно коммуни-
кативными,  прагматическими,  коннотативными,  культурно-оценочными,  нормативно-этическими  и 
другими  смыслами.  Однако  наиболее  последовательно,  и  поэтому  в  наиболее  строгих  категориях, 
субъективные квалификации языковых выражений рассматриваются в модальной логике, положения 
которой во многом основаны на данных естественного языка. Вместе с тем собственно лингвистиче-
ские категории, прежде всего функционально-семантическая категория модальности, в содержатель-
ном отношении непосредственно отражают логические критерии оценки высказывания с точки зре-
ния отношения его к действительности, в зависимости от чего принято говорить о различных типах 
модальных  значений  (ср.  выделяемые  в  логике  такие  значения,  как  аксиологические,  алетические, 
деонтические, эпистемические и некоторые др.). В лингвистической традиции и во многих теориях 
модальности  наиболее  общим  в  семантико-синтаксическом  отношении  принято  выделять  два  типа 
модальных  значений — объективную  (онтологическую)  и  субъективную  (эпистемическую)  модаль-
ность.  Ясно,  что  такая  (крупномасштабная)  проекция  субъективных  смыслов  на  систему  логико-
лингвистических категорий может быть использована лишь при самой общей характеристике приро-
ды модального значения. С учетом собственно языковых форм репрезентации модальных отношений, 
естественно, количество их типов должно быть значительно увеличено. Так, например, Л.А.Бирюлин 
и Е.Е.Корди выделяют 6 типов модальных значений: 
1. Оценка  говорящим  содержания  высказывания  с  точки  зрения  реальности/нереальности.  Вы-
ражается с помощью форм наклонения и времени глагола. 
2. Оценка обозначаемой в высказывании ситуации с точки зрения ее возможности, необходимо-
сти или желательности. Выражается модальными словами. 
3. Оценка  говорящим  степени  его  уверенности  в  достоверности  сообщаемого.  Выражается  мо-
дальными наречиями, вводными словами, главной частью сложноподчиненного предложения, пере-
дающей модальную оценку того, о чем говорится в придаточной изъяснительной части. 
4. Целевая  установка  говорящего,  или  коммуникативная  функция  высказывания.  Выражается 
морфологическими, синтаксическими и просодическими средствами. 
5. Значения  утверждения/отрицания.  Выражается  грамматическими,  словообразовательными  и 
лексическими средствами. 
6. Эмоциональная  и  качественная  оценка  содержания  высказывания.  Выражается  лексически 
(словами типа хорошо, плохо и т.п., междометиями), просодически
2
. 
Как  можно  заметить,  к  понятию  модальности  относится  значительный  круг  неоднородных  по 
своей природе семантических и логико-смысловых категорий, что свидетельствует о расплывчатости 
самой сферы модальных отношений, а также нечеткости границ, разделяющих пропозициональное и 
непропозициональное значения высказывания. В модальной логике эти типы содержания высказыва-
ния, как известно, принято четко противопоставлять: в пропозиции содержится объективная инфор-
мация о ситуации (положении дел), остальные компоненты смысловой структуры высказывания, пе-
редающие  всевозможные  субъективные  отношения  говорящего  к  положению  дел  (к  пропозиции), 
образуют так называемую модальную рамку
3, 4
. При таком подходе любое предложение (высказыва-
ние) рассматривается как результат определенных семантических операций над пропозицией с целью 
актуализации ее смысла с помощью модальной рамки. Так, например В.Б.Касевич и В.С.Храковский 
описывают четыре типа таких операций, с помощью которых пропозиция реализуется как высказы-
вание:  
1) использование  внутренней  модальной  рамки,  которая  интерпретирует  связь  предиката  с  ак-
тантами с точки зрения ее реальности или потенциальности;  
2) характеристика пропозиции как актуальной или виртуальной с помощью форм наклонения и 
расположение ее на оси времени путем выбора форм времени;  
3) использование внешней модальной рамки, которая передает оценку содержания пропозиции 
со стороны субъекта высказывания;  
4) введение  семантической  структуры  пропозиции  в  коммуникативную  рамку  высказыва-
ния
4
 (С. 9–17) (ср. понятие  «спецификаторы модальности» при образовании предложений из 
пропозиций у Пр.Адамца
5
).  
Как  можно  заметить,  приведенные  семантические  операции  (особенно 1 и 2) формируют  не 
только модальную рамку высказывания, но и саму пропозицию как таковую (ср. классическое опре-
деление предикативности как основного свойства предложения-пропозиции, формирующего с помо-
щью синтаксических категорий наклонения и времени). Поэтому логично предположить, что в осно-
ве пропозиции и модальной рамки как языковых проявлений речемыслительной деятельности гово-

62 
рящего субъекта лежит то общее свойство языка, которое мы называем пропозитивностью, рассмат-
риваемой в качестве фундаментальной категории языка. 
Пропозитивную природу модальных значений отмечают многие лингвисты. Характеризуя сущ-
ность так называемых непримарных модальностей, когда содержание пропозиции не представляется 
говорящим  как  полностью  совпадающим  с  положением  дел  в  объективной  действительности,  Пр. 
Адамец пишет следующее: «Непримарные модальные спецификаторы можно было бы рассматривать 
и как предикаты сложных пропозиций, в позиции аргумента которых стоит пропозиция простая. На-
пример, отрицательные предложения можно считать реализацией сложных пропозиций с предикатом 
«неверно, что», ср. Брат не приедет = Неверно, что брат приедет; предложения с непримарными 
модальностями возм, необх, допуст, желат (т.е. возможности, необходимости, допустимости, жела-
тельности. — В.Л.) — реализациями сложных пропозиций с предикатами «возможно, чтобы», «необ-
ходимо, чтобы», «допустимо, чтобы», «желательно, чтобы», ср. Брат может приехать = Возможно, 
чтобы брат приехал, Брат должен приехать = Необходимо, чтобы брат приехал или Желательно, 
чтобы брат приехал. И такие модальности, как побудительность, дезидеративность и вопроситель-
ность можно представить в виде «модальных рамок», являющихся матричной частью сложной про-
позиции»
5
. Ср. также замечание Анны А.Зализняк и Е.В.Падучевой: «Обычное сочетание с модаль-
ным глаголом, например Я могу к нему зайти, разлагается на ’я могу’ + ’я зайду’, т.е. в обычном мо-
дальном  сочетании  инфинитиву  соответствует  отдельная  предикация  (с  тем  же  субъектом,  что  и  у 
модального  глагола),  отнесенная  к  плану  будущего»
6
.  Таким  образом,  свойство  пропозитивности 
языка лежит в основе как объективного содержания высказывания, так и его различных субъектив-
ных смыслов. 
В ряде синтаксических концепций языковой модальности рассматриваемые два типа содержания 
высказывания строго разграничиваются и противопоставляются. Прежде всего имеется в виду полу-
чившее широкое признание учение Ш.Балли о диктуме и модусе; в последнем выражается интеллек-
туальное, эмоциональное, волевое суждение говорящего о содержании диктума. 
Сложным остается вопрос о соотношении понятий модальности и модуса. Известно, одни лин-
гвисты отождествляют эти понятия, другие рассматривают их в качестве категорий, находящихся в 
отношении иерархической зависимости. При этом объем их определяется по-разному. Так, рассмат-
ривая  концепцию  Н.Д.Арутюновой,  которая  выделяет  такие  разновидности  модуса,  как  модус  вос-
приятия, знания, когнитивный (эпистемический), ментальный, модус незнания, сокрытия и безразли-
чия, «не-ответа», общей оценки, объективированный, модус полагания, психической реакции, сомне-
ния и допущения, эмотивный и др.
7
, А.В.Бондарко отмечает: «По существу в этот широкий круг вхо-
дит как то, что мы относим к модальности, так и то, что может быть отнесено к ее окружению»
8
. По 
мнению  же  М.В.Всеволодовой,  категории  модуса  входят  в  более  широкое  функционально-
семантическое  поле  модальности
1
  (С. 305–315).  Приведенные  точки  зрения  на  соотношение  между 
понятиями модальности свидетельствуют о расплывчатости границ между ними и, что существеннее, 
о неизбежной «субъективности» при характеристике «субъективных» смыслов высказывания. Это не 
игра слов, а вполне объяснимая особенность анализа неявных проявлений ментальных и психических 
процессов и сущностей, трудно поддающихся научной категоризации и научному осмыслению. Вме-
сте с тем вполне очевидно, что понятия модальности и модуса отражают разные аспекты в принципе 
единого научного объекта. Необходимо также иметь в виду и собственно метаязыковую сторону тер-
минологического аппарата учения о субъективных смыслах и лингвистическую традицию опериро-
вания  с  соответствующими  терминами-понятиями.  В  русской  лингвистической  литературе  преиму-
щественно использовался термин «модальность», термин «модус» обычно употреблялся в работах по 
логике. Нередки также случаи использования их в качестве синонимов и/или почти синонимов. 
Простое разграничение категории модальности и категории модуса может служить лишь пред-
варительным  (методическим)  приемом,  демонстрирующим  принципиальную  многоплановость  и 
многоаспектность рассматриваемого явления, о чем свидетельствуют многочисленные попытки клас-
сификации типов значений внутри функционально-семантического поля, составляющего континуум 
субъективных  смыслов.  Так,  Т.В.Шмелева  выделяет 4 типа  модусных  категорий: 1) метакатегории, 
2) актуализационные, 3) квалификативные, 4) социальные
9
.  В  число  квалификативных  категорий 
включаются авторизация, персуазивность и оценочность. Последняя, как известно, в содержательном 
отношении  чрезвычайно  разнообразна  и  трудно  поддается  отграничению  от  других  смежных  смы-
словых категорий. Обычно выделяют внутри категории оценочности два ее типа: аксиологические и 
характеризующие оценки. Средства выражения этих оценок настолько разнообразны, к тому же они 
чрезвычайно сложны и разноплановы в функционально-семантическом отношении, что говорить од-

63 
нозначно об их связях с модусно-диктумной (и шире — с пропозитивной) структурой высказывания, 
видимо, пока нельзя. В частности, кажущееся бесспорно оценочным то или иное средство не всегда в 
конкретной  синтаксической  конструкции  должно  квалифицироваться  как  компонент  ее  модусной 
части. На это обращает внимание и М.В.Всеволодова: «Средства выражения аксиологической оценки 
в первую очередь лексические: наречия и прилагательные типа хорошо, плохо, милый, интересный, 
глупый, этичный, безнравственно, непрофессионально и пр. Но это не модус, а диктум высказывания, 
составляющий  Л-пропозицию»
1
  (С. 310).  Естественно,  о  диктумной  (пропозициональной)  функции 
слов типа хорошо, плохо, непрофессионально можно говорить лишь в случаях использования их в по-
зиции предиката высказывания, т.е. в случаях, когда подобные слова на -о, омонимичные с наречия-
ми и краткими прилагательными, специализируются в выражения оценки, что дало повод в свое вре-
мя Г.А.Золотовой выдвинуть положение об их особом категориальном статусе (особой части речи), 
названной ею категорией оценки (по аналогии с термином Л.В.Щербы «категория состояния»). Эти 
слова в семантическом отношении обособляются от омонимичных слов других частей речи тем, что 
не  обозначают  ни  предмета,  ни свойства  предмета,  ни  признака  действия,  но  выражают  субъектив-
ную  оценку  действия,  ситуации.  Основным  синтаксическим  критерием,  определяющим  их  роль  в 
конкретных высказываниях, является, по мнению Г.А.Золотовой, «их предикативно-оценочная функ-
ция в конструкциях с инфинитивом в качестве предицируемого либо в синонимических конструкци-
ях,  где  предицируемое  может  принять  форму  отглагольного  существительного  или  придаточного 
предложения»
10
. Однако предицируемая функция инфинитива в конструкциях со словами «категории 
оценки» не всегда очевидна, особенно в тех случаях, когда высказывание осложняется всевозможны-
ми  смысловыми  элементами  не-оценочного  значения,  поэтому  более  распространенный  термин 
«предикатив» точнее отражает природу таких слов в сочетаниях с инфинитивом, поскольку их семан-
тико-синтаксическая функция предиката является категориальным признаком. Вместе с тем предика-
тивы  в  сочетании  с  инфинитивом  в  синтаксическом  отношении  (как  синтаксическая  конструкция) 
образуют  самостоятельную  структурную  схему  предложения,  или  самостоятельную  пропозицио-
нальную функцию (т.е. структурная схема предложения может рассматриваться в качестве синтакси-
ческой проекции пропозициональной функции, вследствие чего разграничение или противопоставле-
ние субъективных (модально-оценочных) смыслов и диктумного содержания в подобных высказыва-
ниях становится не столь очевидным, в чем можно убедиться при сопоставлении разнообразных ти-
пов предложений, структурная схема которых содержит инфинитив. 
 
 
Список литературы 
1.  Всеволодова М.В. Теория функционально-коммуникативного синтаксиса: Фрагмент прикладной (педагогической) мо-
дели языка. — М.: Изд-во МГУ, 2000. 
2.  Бирюлин Л.А., Корди Е.Е. Основные типы модальных значений, выделяемых в лингвистической литературе // Теория 
функциональной грамматики. Темпоральность. Модальность. — Л.: Наука, 1990. — С. 67–68. 
3.  Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл. — М.: Едиториал УРСС, 2003. 
4.  Касевич В. Б., Храковский В.С. От пропозиции к семантике предложения // Типология конструкций с предикатными ак-
тантами. — Л.: Наука, 1985. — C. 9–17. 
5.  Адамец Пр. Образование предложений из пропозиции в современном русском языке. — Прага, 1978. — С. 11–12. 
6.  Зализняк Анна А., Падучева Е.В. Предикаты пропозициональной установки в модальном контексте // Логический ана-
лиз языка. Проблемы интенциональных и прагматических контекстов. — М.: Наука, 1989. — С. 94. 
7.  Арутюнова Н.Д. Типы языковых значений: Оценка. Событие. Факт. — М.: Наука, 1988. — С. 109–152. 
8.  Бондарко  А.В. Модальность.  Вступительные  замечания // Теория функциональной  грамматики.  Темпоральность.  Мо-
дальность. — Л.: Наука, 1990. — С. 62. 
9.  Шмелева Т.В. Модус и средства его выражения в высказывании // Идеографические аспекты русской грамматики. — 
М.: МГУ, 1988. 
10.  Золотова Г.А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса. — М.: УРСС, 2003. — С. 280. 
 
 
 
 

64 
ОРЫС ЖƏНЕ ШЕТЕЛ ƏДЕБИЕТІ 
РУССКАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА 
УДК 882–092 
О.А.Иост 
Павлодарский государственный педагогический институт 
МИРОВОЗЗРЕНЧЕСКИЕ ОСНОВЫ СИТУАЦИИ  
«РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК НА RENDEZ-VOUS» В ТВОРЧЕСТВЕ А.С.ПУШКИНА 
Мақалада А.С.Пушкин шығармашылығындағы «русский человек на rendez-vous» жағдайлары-
ның дүниетану негіздері, сонымен бірге ақын еңбектеріндегі сүйіспеншілік, құштарлы мəселе-
лерін  іске  асыратын  орыс  əдебиетіндегі  сюжеттік  жағдайлар  негіздерінің  метафизикалық 
маңыздылығы көрсетілген. 
In the article there is an indication to a metaphysical essence that is the key for the plots in Russian 
literature, which realize the problem of love passion and world outlook fundamentals. 
 
Как известно, одной из сквозных сюжетных ситуаций в русской, как впрочем и во всей мировой, 
литературе  является  ситуация  находящихся  в  отношениях  любовной  страсти
*
  главных  персонажей 
произведения, метафорично обозначаемая как «человек на rendez-vous», смысл которой, как помним, 
впервые пытался выявить Н.Г.Чернышевский, как раз и давший афористичное ее определение. Сразу 
оговоримся,  что,  используя  это  столь  меткое  выражение,  блестяще  учитывающее  действительно 
главные составляющие интересующей нас ситуации, а именно «русский человек на rendez-vous», мы 
не можем ограничиться размышлениями литературного критика относительно ее функционирования 
в русской литературе. Как помним, статья Чернышевского
1
, посвященная повести И.С.Тургенева, со-
держит указание на значимость данной ситуации в произведениях современных автору русских писа-
телей (Некрасова, Герцена). Чернышевский выявляет своеобразие поведения именно русского чело-
века середины ХIХ века, во многом определяемого обстоятельствами внешней и внутренней жизни 
персонажей. Причем акцент делается на внешних условиях существования. Подобный подход к ис-
следованию  ситуации,  превратившись  в  традиционный,  продолжен  многими  последующими  крити-
ками  (получив  особое  распространение  в  советском  литературоведении),  напрочь  отвергнувшими, 
безусловно,  позитивные  в  постижении  истинного  смысла  художественного  текста  попытки  Черны-
шевского привлечь библейский материал как Ветхого, так и Нового заветов (цитаты из книги Исайи, 
из  Евангелия  от  Матфея).  Результатом  чего  стало  выявление  социально-  и  нравственно-психологи-
ческого значения ситуации, преимущественно касающегося образа главного персонажа-мужчины, так 
называемого  «лишнего  человека»,  характеристики  его  состояния,  условий формирования,  причин  и 
следствий поведения, пути выхода из сложившегося положения и т.п. 
Ограниченность  анализа  рамками  указанных  уровней  содержания  произведения  приводит  к 
обеднению,  а  значит,  к  искажению  истинного  смысла  как  конкретного  литературного  текста,  так  и 
русской литературы в целом. Тем более, что анализируемая сюжетная ситуация имеет не только бо-
лее глубокий, но и более широкий, по сравнению с наблюдениями Чернышевского и его последова-
телями, контекст, далеко выходящий за период середины классического века русской литературы. 
В  данном  случае  необходимо  констатировать  важнейшую  роль  А.С.Пушкина,  не  только  поло-
жившего начало функционирования сюжетной ситуации «русский человек на любовном свидании» в 
——————— 
*
Речь идет именно о страсти, противоположной истинной любви, которая, по словам апостола Павла, «долготерпит, 
милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит 
зла, Не радуется неправде, а сорадуется истине; Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда 
не перестает…» (1-е Коринфянам, 13, 4–8). 

65 
литературе Х1Х века, но и заложившего в нее глубинный принципиально значимый метафизический 
смысл, который до сих пор должным образом не выявлен. Отсюда сугубая актуальность обозначен-
ной проблемы. Традиция основоположника русской классической литературы относительно указан-
ной  ситуации,  как  впрочем  и  многого  другого,  продолжена:  сознательно — его  последователями» 
(художниками, имеющими аналогичное мировоззрение и стоящими на магистральном пути развития 
русского  литературного  процесса  (М.Ю.Лермонтов,  И.А.Гончаров,  А.Н.Островский,  Ф.М.Достоев-
ский), и зачастую не отдавая себе в этом отчета — авторами, имеющими иную систему онтологиче-
ских взглядов и идущими иной творческой дорогой (И.С.Тургенев, Н.А.Некрасов, Л.Н.Толстой).  
Цель  данного  исследования — указать  на  метафизическую,  духовную  суть  ключевой  для  рус-
ской литературы сюжетной ситуации «русский человек на rendez-vous» и выявить мировоззренческие 
основы ее в творчестве А.С.Пушкина как зачинателя традиции подобного ее осмысления. 
Говоря о функционировании анализируемой ситуации в творчестве Пушкина и его последовате-
лей, в первую очередь необходимо подчеркнуть, что мировоззренческой основой ее является право-
славная концепция мира и человека. И, как следствие этого, метафизическое содержание рассматри-
ваемой  ситуации  венчает  иерархию  ее  смыслов  (социально-исторического,  нравственно-психологи-
ческого и иных) в произведении, подобно тому, как духовный состав венчает физический и душев-
ный уровни человека как образа и подобия Божия. 
Сюжетная  ситуация  «русский  человек  на rendez-vous» при  всем  разно-  и  многообразии  разви-
вающихся в ее рамках вариаций любовной страсти есть не что иное как отражение одного из ключе-
вых в мировой физической и метафизической истории процесса воздействия духовных сил зла и мра-
ка на человека, в котором проявляется суть происходящей извечной борьбы противника Бога против 
Творца  и  Его  творения.  Святоотеческое  учение  о  злых  духах,  составляя  неотъемлемую  часть  бого-
словия, предостерегает человека от дьявольских ухищрений и учит его правильному поведению. Так, 
игумен Марк, духовник Московского Симонова монастыря, систематически изложил учение Право-
славной Церкви о духах зла в вышедшей в 1899 г. книге. Позволим себе пространную цитату основ-
ных ее положений: «С учением о диаволе как о действительно существующем, личном, живом и злом 
духе мы встречаемся на первых страницах Библии. По свидетельству книги Бытия, диавол, вошедши 
в змия, обольстил наших прародителей и склонил их к преступлению заповеди Божией (Быт. 3, 1–19). 
Что диавол был виновником греха, который в Адаме погубил весь род человеческий, свидетельствует 
и Премудрый Соломон: Яко Бог созда человека в неистление и во образ подобия Своего сотвори его, 
завистию же диаволею смерть вниде в мир: вкушают же ю, иже от ея части суть (Прем. 2, 23–24). 
По  этой  причине  диавол  называется  человекоубийцею  от  начала  (Ин. 8, 44)… Св.  Иоанн  Богослов 
истину бытия злых духов тесно связывает с истиною пришествия в мир Сына Божия: Творяй грех от 
диавола есть, яко исперва диавол согрешает. Сего ради явися Сын Божий, да разрушит дела диавола 
(1 Ин. 3,8; ср. Мф. 12, 24–29; Иак. 2, 19; 2 Кор. 2, 11). Из этих слов следует, что, не зная, кто такой 
диавол, мы не можем знать, что сделал для нас Иисус Христос, и отрицание злых духов ведет к отри-
цанию  тайны  падения,  а  следовательно,  и  тайны  искупления.  В  самом  деле,  для  чего  Христу  было 
приходить  на  землю,  когда  диавола  нет?  А  отрицание  искупления  необходимо  должно  привести  к 
отрицанию всего христианства. 
Что  Иисус  Христос  приходил  для  того,  чтобы  разрушить  дела  диавола,  свидетельствует  вся 
Евангельская История. 
Ваш отец диавол, — говорит Иисус Христос иудеям, — и вы хотите исполнять похоти отца 
вашего. Он был человекоубийца от начала, и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда гово-
рит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи (Ин. 8, 44). Затем Христос и в положительном 
учении, и в притчах — в объяснительной их части — часто упоминает о диаволе и о аггелах его, и 
везде учит о них как о существах действительных, как о злых духах, старающихся повредить людям, 
губить их и блюдомых для вечного огня… 
В других местах Святого Евангелия приводятся слова Иисуса Христа о том, что существует це-
лое царство злых духов, что диавол — злобный князь сего царства, имеет слуг своих и называется 
поэтому  князем  бесовским  (Мф. 12, 25–27; Лк. 11, 17–20), что  диавол — князь  бесовский — есть 
князь мира сего (Ин. 12, 31), что диавол и аггелы его действуют совместно, не препятствуя, а поддер-
живая друг друга ко вреду людей (Мф. 12, 25–27; Мк. 3, 23–24; Лк. 11, 17–20)… 
После столь ясного учения Христа, кажется, нет места никаким сомнениям касательно достовер-
ности бытия злых духов… 

66 
Не сомневались в бытии диавола и Святые Апостолы… По учению Апостолов, Христос воспри-
нял нашу плоть и кровь для того, чтобы своею смертью лишить власти имеющего державу смерти, то 
есть диавола (Евр. 2, 14)… 
Власть демона разрушена, однако не безусловно: неверующие, а из верующих — не следующие 
в своей жизни заповедям Христа, не свободны от власти диавольской… Преподобный Иоанн Кассиан 
пишет: «Спаситель  допустил  диавола  с  искушением,  чтобы  своим  примером  научить  нас,  как  мы 
должны  побеждать  врага-искусителя,  именно,  теми  же  способами,  какими  и  Христос  отразил  его». 
Св. Иоанн Златоуст: «Бог не препятствует диаволу посещать тебя искушениями, во-первых, для того, 
чтобы ты познал, что сделался гораздо сильнее диавола, во имя Христа знаменуясь крестом животво-
рящим; во-вторых, чтобы ты пребывал во смирении и не превозносился величием даров; в-третьих, 
для того, чтобы лукавый оный дух, доселе сомневающийся в твоем от него отступлении, видя твое 
терпение в искушениях, уверился, что ты совершенно оставил его и отступил от него; в-четвертых, 
чтобы ты чрез это сделался тверже и крепче; в-пятых, чтобы иметь ясное извещение о вверенных тебе 
сокровищах; ибо диавол не стал бы приступать к тебе, если бы не видал тебя в высшей степени чес-
ти»… 
Итак, целое полчище злых духов окружает нас, следит за каждым нашим шагом, вмешивается во 
все наши занятия, чтобы к чему-нибудь примешать зло, хотя чем-нибудь обольстить нас… Св. Гри-
горий Богослов: «Диавол отовсюду пытает и все высматривает, где низложить, где уязвить, и найдет 
что незащищено и открыть для удара; чем более видит чистоты, тем более усиливается осквернить… 
Диавол ненасытен, на все простирается, обольщает даже добрым и оканчивает лукавством»… 
Брань с нами злые духи ведут непрестанно, разнообразя ее всякими способами, с необыкновен-
ною хитростью и лукавством… по свидетельству св. Отцов Церкви, средства искушения у диавола 
разнообразны»
2
 <выделено автором — и. М.>. 
Потому апостольское обращение к пастве: «Блюдите, како опасно ходите… супостат наш диа-
вол, яко лев рыкая, ходит, иский кого поглотити» (Еф. 5,15; 1 Пет. 5,8) — актуально во все времена и 
для каждого человека. 
Русская литература, имеющая мощный духовный заряд, основанный на православном вероуче-
нии,  закономерно  отражает  указанные  святоотеческие  положения,  зачастую  представляя  художест-
венную иллюстрацию к ним. И так как чаще всего искушение человека силами тьмы происходит по-
средством любовной страсти, то одной из наиболее распространенных и выступает сюжетная ситуа-
ция, значимость которой в качестве ключевой намечена Чернышевским, ограничившимся, к велико-
му сожалению, душевным уровнем восприятия. Метафизический же, онтологический смысл ее, нахо-
дясь иногда на поверхности (как, например, в поэме «Демон» Лермонтова, где непосредственно дух 
зла воздействует на чистую душу Тамары), присутствует чаще прикровенно, требуя проникновения в 
глубь художественной ткани произведения. 
На самом деле, большинство русских писателей ХIХ века, стоящих на магистральном пути раз-
вития литературы — пути обретения и упрочения религиозной веры, сюжетно строя свои програм-
мные тексты на развитии любовных отношений персонажей, видят в них проявление метафизическо-
го  процесса  воздействия  сил  зла  на  человека.  Наиболее  четко  это  отражено  в  восприятии  жертвой 
«злой отравы» (чистой души, намеренно увлеченной в погибель страстью и постепенно прозреваю-
щей суть происходящего) предмета своей любви в качестве искусителя, беса, демона. Вот далеко не 
полный  перечень  подобных  произведений: «Полтава», «Евгений  Онегин»  А.С.Пушкина; «Демон», 
«Маскарад», «Герой нашего времени» М.Ю.Лермонтова; «Обломов», «Обрыв» И.А.Гончарова; «Гро-
за» А.Н.Островского. Есть произведения, в которых автор вопреки своим мировоззренческим пози-
циям и благодаря отражающей истину художественной интуиции, активно используя данную ситуа-
цию,  выводит  читателя  на  духовный  уровень  осмысления.  В  первую  очередь,  это  характерно  для 
И.С.Тургенева (назовем лишь его романы: «Рудин», «Дворянское гнездо», «Дым»). В этом же ряду 
стоит и поэма Н.А.Некрасова «Саша». 
Как уже отмечалось, анализируемая нами сюжетная ситуация содержит не только более глубо-
кое, но и более расширенное, по сравнению с пониманием Чернышевского, содержание. Это и то, что 
ситуация  «человек  на rendez-vous», строясь  в  русской  классической  литературе
*
  исключительно  на 
отношениях мужчины и женщины, отводит именно ей принципиально значимую роль. Что подтвер-
ждается разно- и многообразием вариаций указанной общей ситуации «свидания»: преимущественно 
изображается история искушения мужчиной женщины, хотя есть и обратные примеры, когда женщи-
——————— 
*
Именно в русской классической литературе, которая не имеет примеров однополой любви. 

67 
на активно воздействует на мужчину (например, Марина Мнишек и Самозванец; Ольга Ильинская и 
Обломов). Далее, зачастую именно женский персонаж выдвигается благодаря своей духовной силе на 
первый  план.  Поэтому  акценты  при  анализе  ситуации  меняются:  сосредоточенный  на  мужчине 
(именно он в формуле ситуации  «человек») интерес смещается в сторону женского образа. И здесь 
принципиально важны разные в духовном плане варианты. Самый распространенный — победившая 
в сильнейшей борьбе против обольщения и искушения со стороны мужчины, выступающего на са-
мом  деле  лишь  в  роли  исполнителя  сатанинской  воли,  выстоявшая  в  борьбе  со  своими  страстями 
женщина, достигшая в результате метафизической брани определенного духовного уровня — идеал 
человеческой личности (например, Татьяна Ларина, Лиза Калитина). Иной, прямо противоположный, 
вариант — погибшая (главной является именно духовная смерть) в результате отчаянной ожесточен-
ной борьбы с врагом рода человеческого, воплощением воли которого является любимый мужчина, 
несчастная жертва, не смогшая найти силы противостать лукавому, победить свои страстные желания 
(например,  Мария  Кочубей,  Катерина  Кабанова).  Есть  и  третий  вариант — сражающаяся  до  конца 
своей физической жизни, не победившая врага, но исповедующая до конца заповеди Спасителя, а по-
тому получившая в посмертной судьбе награду: «Она страдала и любила — И рай открылся для люб-
ви!» (Тамара из «Демона»). 
Как видим, самые общие наблюдения над функционированием ситуации в русской классической 
литературе приводят к мысли о действительно важной роли Пушкина, объективно заложившего тра-
дицию ее метафизического осмысления, получившую дальнейшее активное творческое развитие. 
Принципиально  важно  отметить,  что  онтологическая  суть  воистину  занимающей  одно  из  цен-
тральных мест в творчестве Пушкина проблемы любовной страсти, разрабатываемой им во всех жан-
рово-родовых образованиях, и соответственно отражающей ее сюжетной ситуации была постигнута 
им далеко не сразу. Поэт лишь в процессе мучительного собственного духовного восхождения смог 
проникнуть в метафизические высоты указанной проблемы, специфика художественного выражения 
которой в его творчестве заключается в наличии не открытого, внешне легко доступного, но, напро-
тив, прикрытого, уходящего в глубинный подтекст истинного смысла, для постижения которого не-
обходима серьезная работа ума и сердца читателя. 
Так, например, использование в ранних произведениях ситуации любовного свидания наравне с 
функцией движения сюжета служило социально- или нравственно-психологическим задачам, напри-
мер,  выявления  особенностей  характера  персонажа  (причем,  главным  образом,  мужчины)
*
  (поэмы 
«Руслан  и  Людмила», «Кавказский  пленник»)  или — усложнения  конфликта  (социально-
психологического: например, между европейцем Пленником и Черкешенкой). Не имея возможности 
в рамках данной работы детально анализировать все многообразие произведений Пушкина, рассмат-
ривающих «русского человека на rendez-vous», остановимся лишь на ключевых в этом плане текстах. 
Необходимо констатировать, что функционирование анализируемой ситуации у Пушкина свиде-
тельствует о том, что зачастую художник в нем опережал мыслителя: интуитивно автор верно изо-
бражал то, что им было осознано до конца значительно позже. В этом случае дает себя знать столь 
важная  богословская  проблема  (нашедшая,  кстати,  весомое  отражение  в  русской  литературе
3
),  как 
соотношение  ума  и  сердца,  их  роль  в  процессе  обретения  человеком  религиозной  веры  (места  для 
рассмотрения которой в данной статье нет). Так, уже в последних «южных» поэмах рассматриваемая 
сюжетная ситуация приобретает более важный смысл, безоговорочно усвоенный автором значитель-
но позже. В «Бахчисарайском фонтане» усложненная ситуация любовного треугольника выводит на 
осмысление  главного  конфликта,  основанного  не  столько  на  личных  отношениях  его  участников, 
сколько на религиозной почве (Мария — христианка, твердая в своей вере, а потому чистая от гре-
ховной страсти и достигшая загробного света вечной жизни; Зарема — мусульманка, предавшая хри-
стианскую веру в угоду любовной горячки, приведшей ее к физической и духовной гибели). 
В  «Цыганах» впервые у Пушкина относительно разбираемой нами сюжетной ситуации наблю-
дается факт воздействия злого духа на человека (его состояние и поведение), который констатирует 
Земфира, обращаясь к Алеко: «Какой-то дух тебя томил, // Во сне душа твоя терпела // Мученья. Ты 
меня страшил: // Ты, сонный, скрежетал зубами // И звал меня. // Не верь лукавым сновиденьям»
4
 (III, 
151–152), сама так же находясь под аналогичным воздействием, но не осознавая этого. К великому 
сожалению, оба персонажа не смогли (или не захотели?) освободиться от сопутствующих любовной 
страсти блуда, ревности, мщения и — при разных внешних результатах ситуации (смерть Земфиры и 
——————— 
*
Что как раз и выявлял Чернышевский у Тургенева. 

68 
изгнание из табора оставшегося жить Алеко) — пришли к единому итогу — духовной гибели (убий-
ство одним и проклятие другой), не преодолев диавольского искушения. 
По  мере  постепенного  мировоззренческого  движения  по  пути  укрепления  веры  Пушкин  нара-
щивает  религиозное  осмысление  жизни,  что  отражается  в  углублении  онтологического  смысла  си-
туации «человек на rendez-vous». Так, в поэме «Полтава» история отношений Мазепы и Марии Кочу-
бей изображена автором уже совершенно сознательно как безусловно имеющая метафизическую ос-
нову. Пылающий любовной страстью, «Бесстыдный! старец нечестивый!…Он, должный быть от-
цом и другом // Невинной крестницы своей… // Безумец! на закате дней // Он вздумал быть ее супру-
гом»
4
  (III, 173), получив  отказ  бывшего  друга,  отца  Марии,  увлекает  юную  чистую  душу  в  бездну 
страсти. «Преступница младая» бежит из дома, вступив с Мазепой в незаконную связь, напрочь за-
быв «честь, родных и Бога». В процессе развития сюжетной ситуации проясняется и истинная при-
чина, и ужасные следствия пагубной страсти Марии. Пушкин в данном случае совершенно четко ста-
вит вопрос и дает на него однозначный ответ: «Мария, бедная Мария, // Краса черкасских дочерей! 
Не знаешь ты, какого змия // Ласкаешь на груди своей. // Какой же властью непонятной // К душе 
свирепой и развратной // Так сильно ты привлечена? //… Его лукавый разговор // Тебе всего, всего 
дороже… // Соблазном постланное  ложе // Ты  отчей  сени  предпочла. // Своими  чудными  очами // 
Тебя старик заворожил, // Своими тихими речами // В тебе он совесть усыпил»
4
 (III, 183–184) <вы-
делено нами. — О.И.>. Мазепа, сам не отдавая себе в том отчета, находясь под диавольским воздей-
ствием,  выступает  в  роли  искусителя,  что,  в  конце  концов,  понимает  и  Мария,  постепенно  прозре-
вающая  истинную  суть  возлюбленного.  Важным  в  этом  процессе  является  момент,  когда  она,  уже 
отказавшаяся от Отца Небесного посредством блудной страсти, впервые начинает понимать проис-
ходящее с нею: на требование Мазепы отказаться от собственного отца (теперь уже речь идет о фи-
зическом отце) она заявляет: «Ах, полно! сердце не смущай! // Ты искуситель»
4
 (III, 188). Поразитель-
но мастерство Пушкина, сумевшего так тонко подчеркнуть ужасающую сущность ситуации: выбран-
ный физическим родителем в качестве восприемника младенца крестный отец, принимающий на себя 
обязательство  отвечать  пред  Богом  за  духовное  состояние  крестницы,  заставляет  ее  отказаться  от 
земного  и  Небесного  отцов,  толкая  на  предательство  и  забвение  человеческих  и  Божьего  законов. 
Вполне осознавшая это после казни Мазепой ее отца Мария теряет разум. Здесь закономерно дейст-
вие двух взаимосвязанных процессов: с одной стороны, расстройство души как следствие прежнего 
помрачения  духовного;  с  другой  стороны,  потеря  рассудка  как  результат  духовного  прозрения,  со-
храняющая  сознание  от  отчаянного  шага  и  тем  предотвращающая  самоуничтожение  постигнувшей 
весь ужас ею содеянного Марии и потому дающая надежду на возможное воскресение души несчаст-
ной жертвы «злой отравы». Кстати, эпилог поэмы, в котором четко указывается итог судьбы главных 
персонажей (мы узнаем, например, об анафематствовании /отлучении от Церкви/ Мазепы), носит от-
носительно Марии «открытый» характер. Так, умолчание преданий о ней, «непроницаемая тьма» (в 
данном случае это возможно понимать и в значении тайны) «ее страданья, ее судьбы, ее конца» сви-
детельствуют  как  о  возможных  разных  исходах  ее  физической  и  духовной  жизни  (скорее,  все-таки 
трагическом), так и — это главное — о том, что решение судьбы человека находится в руках Божиих. 
Все последующие произведения Пушкина, независимо от их жанрово-родовой принадлежности 
(будь  то  поэма,  повесть,  роман  или  трагедия),  содержащие  ситуацию  «человек  на rendez-vous», не 
снижают заданную метафизическую планку. Принципиально значимым в этом плане является «Евге-
ний Онегин». Роман в стихах, четко отразивший мировоззренческое движение автора, предложивше-
го в процессе длительного серьезного исследования проблемы человека — вариант должного его со-
стояния и поведения, воплощенный в образе любимой Татьяны. 
Представляя разные варианты проблемы «человек и любовная страсть», Пушкин всегда принци-
пиальную роль (не внешнюю, но внутреннюю) в ней отдает женщине, от которой во многом зачастую 
зависит  судьба  обоих  втянутых  в  ситуацию  персонажей.  Автор  убежден,  что  если  кто  и  способен 
преодолеть диавольское искушение, то это именно женщина
*
. Если же этого не происходит, то она 
губит не только себя, но и мужчину. Примером является Марина Мнишек и Гришка Отрепьев («Бо-
рис Годунов»). В порыве любовной страсти готовый отказаться от преступных замыслов Самозванец 
встречает со стороны Марины поражающий его в самое сердце ответ, который послужил последним 
толчком  к  действию:  «…  пока  твоя  нога//  Не  оперлась  на  тронные  ступени…Любви  речей  не  буду 
——————— 
*
Еще раз подчеркнем, что речь идет именно о страсти. В ситуации же с истинной любовью срабатывают совершенно 
иные основания: всякий любящий человек, независимо от половой принадлежности, ради благополучия любимого готов на 
жертву, демонстрируя духовную силу. Ярким примером у Пушкина в этом плане являются Владимир Дубровский и Маша 
Миронова. 

69 
слушать  я»
4
 (IV, 236). В  данном  случае  сама  обуреваемая  страстным  желанием  занять  российский 
престол Марина, разжигая в Григории огонь пагубных страстей и тем самым выступая в роли иску-
сителя (Самозванец четко определяет ее суть: «И путает, и вьется, и ползет,// Скользит из рук, ши-
пит, грозит и жалит.// Змея! змея»
4
 (IV, 236) <выделено нами. — О.И.> (вновь ассоциация с лука-
вым искусителем рода человеческого является указанием на метафизическую суть происходящего), 
толкает его в бездну греха, неся духовную гибель обоим. 
Иной пример явлен в  «Евгении Онегине». Признание Пушкина «Я так люблю Татьяну милую 
мою»
4
 (IV, 73) связано как раз с тем, что она демонстрирует, повторим, должное поведение в ситуа-
ции подчиненности любовной страсти. Татьяна, чистая душою, стала объектом воздействия сил зла с 
целью духовной погибели ее. Пушкин создает в этом произведении образ человека, идеального не в 
плане исключительной свободы от страсти вообще (к чему, безусловно, необходимо стремиться и что 
удается в процессе тяжелейшей брани людям, достигшим святости), а — в ракурсе беспрерывной ме-
тафизической  борьбы  за  душу  человека  со  стороны  диавольской  силы — попавшего  в  ее  сети,  но 
смогшего преодолеть искушение и спасти душу свою. Действительно, Татьяна, загоревшись любов-
ной страстью, оказывается в крайне опасном состоянии: «… я тоскую, // Мне тошно, милая моя: // Я 
плакать, я рыдать готова!» — признается она няне, которая точно определяет негативные следствия 
страсти как болезнь и предлагает единственно эффективные средства защиты: молитва, окропление 
святой водой, крестное знамение. Метафизический характер, который автор подчеркивает всеми воз-
можными  средствами  (в  том  числе  и  авторской  подсказкой  в  самом  начале  отношений  Татьяны  с 
Онегиным:  «Везде,  везде  перед  тобой // Твой  искуситель  роковой»
4
 (IV, 52) <выделено  нами. — 
О.И.>) болезни, несравнимо более опасной, нежели физический недуг (ибо «не бойтесь убивающих 
тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может душу и тело погубить в геенне» 
/Мф.  Х, 28/), постепенно  осознается  и  самой  Татьяной.  «Русская  душою», т.е.  имеющая  «русскую» 
православную веру, пытающаяся себя убедить в том, что «ты мне послан Богом, // До гроба ты хра-
нитель мой»
4
 (IV, 59), Татьяна задается вопросом «Кто ты, мой ангел ли хранитель, // Или коварный 
искуситель»
4
 (IV, 60) и получает ответ, пока мистического плана: сон, в котором Онегин, предводи-
тель нечисти, пытается обольстить и совратить ее, символически раскрывает истинные смыслы про-
исходящего. Действительно, атакуемая врагом, Татьяна далеко не сразу находит в себе силы проти-
востать ему, моментами готова даже отдать себя во власть греха: «Погибну, — Таня говорит, — // Но 
гибель от него любезна»
4
 (IV, 102). Но Господь, провидя глубинную суть человека и его судьбу, яв-
ляет свою милость оступившейся жертве зла: Онегин, не осознающий свою роль искусителя, покида-
ет Татьяну после убийства Ленского. Освобожденная от непосредственного физического воздействия 
она получает благодатную возможность спокойного наблюдения и размышления, итогом чего стано-
вится  проникновение  в  суть  своего  возлюбленного:  «И  начинает  понемногу // Моя  Татьяна  пони-
мать // Теперь яснее — слава Богу — // Того, по ком она вздыхать // Осуждена судьбою властной»
4
 
(IV, 127). Прекрасная иллюстрация к святоотеческому учению о духах зла: Татьяне попущено испы-
тать сильнейшее искушение с целью духовного укрепления. И действительно, преодолевая великим 
усилием души свою страсть (а финал романа свидетельствует именно об этом), когда все так же не 
осознающему своей пагубной роли, но теперь уже пылающему страстью, атакующему ее (отчего ис-
кушение еще более сильно) Онегину Татьяна заявляет: «Я вас люблю, (к чему лукавить?), // Но я дру-
гому отдана; Я буду век ему верна»
4
 (IV, 160)), она демонстрирует победу над врагом рода человече-
ского, спасая свою душу и душу Онегина от греха. Так Пушкин представляет себе единственно воз-
можный выход из ситуации любовной страсти, как впрочем и всякой иной: не потворство греху, но 
восстание всех сил души на него, венцом чего будет укрепление духа. 
Как видим, анализ наиболее значимых в плане проблемы любовной страсти произведений Пуш-
кина,  безусловно,  свидетельствует  о  метафизическом  ее  характере,  мировоззренческой  основой  ре-
шения которой является православная концепция мира и человека. 
Подводя общий итог работы, следует отметить, что традицию осмысления одной из сквозных и 
ключевых для русской литературы сюжетных ситуаций  «русский человек на rendez-vous», действи-
тельно  имеющей  онтологический  метафизический  смысл,  заложил  в  классической  литературе 
А.С.Пушкин, основываясь на христианском вероучении. 
 
 
Список литературы 
1.  Чернышевский Н.Г. Русский человек на rendez-vous. Размышления по прочтении повести г. Тургенева «Ася» // Черны-
шевский Н.Г. Литературная критика: В 2 т. — М.: Худ. лит., 1981. — Т. 2. — С. 190–211. 

70 
2.  Игумен Марк. Злые духи и их влияние на людей. — М., 1999. — С. 17, 19–21, 25, 91, 101, 103–104, 106, 111, 121. 
3.  См., например, одно из значимых в этом ракурсе исследований: Буланов А.М. «Ум» и «сердце» в русской классике. — 
Саратов, 1992. 
4.  Пушкин А.С. Собр. соч. В 10 т. — М., 1981. 
 
 
 
 
 
В.В.Савельева 
Казахский национальный педагогический университет им. Абая, Алматы 
К ИСТОРИОГРАФИИ ИЗУЧЕНИЯ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ  
В КАЗАХСТАНСКОМ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ ХХ ВЕКА 

жүктеу/скачать 2,05 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: