Форрест Гамп

У. Грум. «Форрест Гамп»
57
Ветродуй фурычит на полную мощь, и до меня доходит, что професор Квакенбуш, когда
сооружал эту хибару, не учел мой рост – более двух метров, и в итоге факел мой докасаеца
до потолка.
Здесь Безумец Том должен сказать: «Бедный Том озяб», а он вместо этого:
– Факел опусти!
Смотрю я в книгу, чтобы разобраца, откуда эта реплика взялась, а Элмер Харрингтон III
орет:
– Факелом не тычь, идиот!
Но я за словом в карман не полез:
– Впервые в жизни я как раз не идиот – это ты идиот!
И тут вдруг крыша хибары словила огонь и рухнула Безумцу Тому на битловский парик,
который тоже заполыхал.
– Да выключите же этот чертов ветродуй! – закричали из удитории, но было уже слишком
поздно. Огонь разгорелся!
Безумец Том орет, верещит, а король Лир сорвал с головы свой друшлак и давай молотить
Тома по башке – нужно же пламя сбить. Зрители повскакали с мест, задыхаюца, кашляют,
матеряца, а исполнительница роли шута начала истерить, визжать и выкрикивать: «Мы все
погибнем!» По началу дествительно складывалось такое впечатление.
Я оборачиваюсь, вижу, что мой плащ, черт бы его побрал, тоже горит, распахиваю окно,
хватаю эту истеричку поперек живота, и мы с ней выбрасываемся из окна. Спасибо, что всего
лишь со второго этажа, а внизу кусты разрослись, которые и смягчили наше приземление, но
время было обеденное, и по територии шатались сотенные толпы студентов. А тут мы: горим
и тлеем.
Из распахнутого окна удитории валит черный дым, и вдруг в проеме появляеца професор
Квакенбуш: весь от сажи черный, головой крутит, кулаком грозит.
– Гамп, – кричит, – идиот, засранец, тупой ублюдок! Тебе это даром не пройдет!
Шут-девица корчица на земле, ревет, руки заламывает, но сама не пострадала, ну, может,
опалилась слегка, так что я сдернул оттуда, не долго думая, и помчался со всех ног через весь
университецкий двор – в горящем плаще и клубах дыма. Пока домой не прибежал, ни разу не
остановился даже, врываюсь в квартиру, а там Дженни:
– Ой, Форрест, как у вас прошло? Готова поспорить, ты был ярче всех! – Потом меняеца
в лице и спрашивает: – Откуда-то паленым пахнет – чуствуешь?
– Долгая, – говорю ей, – история.
Короче, лекции из цикла «Образ идиота в мировой литературе» я больше не посещал,
с меня хватило. Но по вечерам мы с Дженни, как прежде, выступали с «Битыми яйцами», а
в дневное время занимались любовью, гуляли, фоткались на берегах реки Чарльз, и я был на
седьмом небе. Дженни сочинила чудестную, нежную песню под названием «Сделай это жестко,
сделай это быстро», в которой у меня было пятиминутное соло на губной гармошке. Весна и
лето прошли как в сказке, а потом мы поехали в Ню-Йорк и сделали запись под руковоцтвом
мистера Фиблстайна, а примерно через месяц он звонит и сообщает, что у нас выходит диск.
Вскоре нас уже стали приглашать в другие города, а на деньги, полученные от мистера Фибл-
стайна, мы купили здоровенный автобус, с койками и всякой приблудой, чтоб отправица на
гастроли.
В тот период произошло еще одно событие, важное для моей жизни. Как-то вечером,
отыграв первое отделение в клубе «Ходэдди», меня отвел в сторонку наш ударник, Моз, и
говорит:
– Форрест, ты клевый чувак, но я бы тебе посоветовал одно срецтво улучшить игру.
Какое, спрашиваю, срецтво, а Моз отвечает:

У. Грум. «Форрест Гамп»
58
– Вот такое, – и протягивает мне маленькую самокрутку.
Я сказал, что не курю, но все равно спасибо, а Моз такой:
– Это не простая папироска, Форрест. В ней содержица нечто такое, что расширит твои
горизонты.
Я сказал Мозу, что мне вроде бы не требуеца расширения горизонтов, но он не отставал.
– Хотя бы попробуй, – говорит, я с минуту поразмыслил, заключил, что от одной папи-
роски вреда не будет, и решился.
Ну, доложу я вам, горизонты мои дествительно расширились.
Ощущение было такое, словно все замедлилось, обострилось и окрасилось розовым. В
тот вечер второе отделение получилось лучшим в моей жизни, каждая взятая нота звучала для
меня сотни раз, а после выступления подходит ко мне Моз и говорит:
– Форрест, если тебе в кайф, ты подкури перед сексом.
Так я и сделал, и снова он оказался прав. Потратив кой-какие деньги, я основательно
подсел на эту дурь. Единственный минус: прошло совсем не много времени, и я почему-то
стал еще тупее, нежели чем раньше. Встаю утром, забиваю косячок – так это называлось –
и валяюсь целый день в койке, пока не приходит время нашего выступления. Дженни сперва
помалкивала, так как сама тоже, это все знали, нет-нет да и делала пару затяжек, но как-то
раз сказала:
– Форрест, тебе не кажеца, что это уже перебор?
– Не знаю, – говорю. – А как понять, где начинаеца этот перебор?
И Дженни мне отвечает:
– Столько пыхать – это и есть перебор.
Но мне завязывать не хотелось. Я избавился от всех тревожных мыслей, хотя в то время
особых тревог у меня не было. По вечерам выходил в перерывах из «Ходэдди», сидел в знако-
мом тупичке и смотрел на звезды. Если звезд не было, я все равно смотрел в небо, а однажды
Дженни тоже вышла и застукала, как я смотрю на дождь.
– Форрест, пора завязывать, – сказала она. – Я за тебя беспокоюсь, ты же ничего не дела-
ешь, только играешь и валяешься в кровати. Это нездоровый образ жизни. Думаю, тебе стоит
сменить обстановку. Завтра у нас концерт в Провинстауне, а дальше заявок нет, так что нам с
тобой, я считаю, надо устроить себе каникулы. В горы, например, съездить.
Я только киваю. Не поручусь, что я ее услышал.
Короче, в Провинстауне, найдя служебный выход, иду на улицу забить косячок. Сижу
один, никого не трогаю – подходят две девушки. Одна говорит:
– Ой, это не ты ли играешь на губной гармошке в «Битых яйцах»?
Я киваю, а она плюх ко мне на колени. Расплываеца в улыбке, издает вопль и ни с того ни
и сего начинает стягивать с себя блузку. Другая девушка пытаеца расстегнуть на мне брюки,
задирает юбку – а я просто сижу прифигевший. Вдруг распахиваеца служебная дверь, и Дженни
зовет:
– Форрест, пора… – Тут она запинаеца, говорит: – Тьфу, черт, – и захлопывает дверь.
Я вскакиваю, девчонка, сидевшая у меня на коленях, валица на землю, вторая ругаеца
на чем свет стоит, но я захожу в клуб и вижу, что Дженни, прислонившись к стене, плачет.
Бросаюсь к ней, а она:
– Не прикасайся ко мне, скотина! Все вы, мужики, одинаковы – кобели, вы никого в грош
не ставите.
Так паршиво мне никогда еще не было. Не помню даже, как мы отыграли заключительное
отделение. На обратном пути Дженни в автобусе пересела вперед и со мной не разговаривала.
Той ночью она спала на диване, а утром сказала, что мне, наверно, пора найти собственное
жилье. Так что собрал я свое барахло и ушел. Повесив голову. Не сумел ничего обьеснить.
Опять оказался на улице.

У. Грум. «Форрест Гамп»
59
А Дженни вскоре уехала. Я поспрашивал, но никто не знал, куда она пропала. Моз на
время пустил меня к себе, но мне никогда в жизни не было так одиноко. Посколько спрос на
нашу групу пошел на убыль, мне совсем некуда было себя девать, вот я и подумал, что пора
бы наконец съездить домой, проведать маму, а после, может, начать не большой креведочный
бизнес в тех краях, где жил бедняга Бубба. А быть звездой рокенрола мне, как видно, не судьба.
Наверно, думаю, я просто законченный идиот, вот и все.
Но как-то раз приходит домой Моз и говорит, что наведался в шалман за углом и там
увидел по телику в новостях – угадайте кого: Дженни Каррен.
Она, расказывает Моз, в Вашингтоне, марширует на огромной демонстрации против
войны во Вьетнаме, и не понятно, за каким чертом ее туда понесло, когда она должна быть
здесь – мы же из-за нее бабло теряем.
Я говорю, что непременно должен за ней поехать, а Моз:
– Да, ты уж постарайся ее сюда вернуть.
Он примерно знал, где она прожевает, посколько в тех же новостях передали, что ихняя
команда из Бостона снимает квартиру в Вашингтоне, чтобы учавствовать в акциях протеста.
Собрал я все свои манатки, поблагодарил Моза – и в путь-дорогу. Сам не зная, суждено
ли мне вернуца.
Приезжаю в Вашингтон – а там все кишмя кишит. По всюду полиция, на улицах какие-
то люди орут, вроде как бунтуют. Полиция лупит дубинками всех без разбору, но ситуация,
похоже, выходит из подконтроля.
Нашел я адрес, по которому, скорей всего, проживала Дженни, зашел, но дома никого.
Целый день просидел на ступеньках у входа, и часов в девять вечера перед домом остановилась
машина, из нее выгрузились какие-то ребята и среди них – она!
Вскакиваю со ступенек, иду к ней, а она развернулась и опромедью к машине. Остальные
– двое парней и девчонка – ничего не понимают, кто я, что я, но один говорит:
– Слушайте, лучше ее не трогать, она на взводе.
А в чем дело, спрашиваю, и тогда этот парень отводит меня в сторону и обьесняет сле-
дущее.
Дженни токо-токо из тюряги. Арестовали ее вчера, ночь продержали в женской камере, а
сегодня утром, пока никто не хватился, надзиратели решили, что при таких длиннющих воло-
сах она, вероятно, вшивая или блохастая, и, не долго думая, обрили ей голову. Так что Дженни
теперь лысая.
Ну, думаю, скорей всего, она не хочет мне показываца в таком виде, посколько залегла
на заднем сиденье и не шевелица. Опустился я на карачки, чтоб через окно на нее не смотреть,
подполз к машине и говорю:
– Дженни, это я, Форрест.
Она молчок, тогда я стал расказывать, на сколько мне не приятно все, что произошло. Дал
слово, что с дурью завяжу, но и с групой выступать тоже больше не буду, чтобы не подвергать
себя гнустным соблазнам. До чего, говорю, жалко твои волосы. Пополз назад, к ступенькам,
где оставил свое барахло, порылся в вещмешке и нашел старую вязаную шапку, с армии еще,
затем все также, на карачках, вернулся к машине, подобрал какой-то прут и на нем просунул
шапку в окно. Дженни шапку надела, выходит из машины и говорит:
– Вставай, обормот нещасный, пошли в дом.
Посидели мы всей компашкой, потолковали, те ребята траву курили под пиво, а я – ни-
ни. Стали они планировать, как завтра пойдут на масовый митинг перед Капитолеем, где група
ветеранов вьетнамской войны собираеца бросить свои ордена и медали на ступени Капитолея.
И Дженни вдруг говорит:

У. Грум. «Форрест Гамп»
60
– А вам известно, что Форрест у нас – кавалер Почетного ордена Конгресса?
Тут все будто языки проглотили, уставились на меня, и один говорит:
– Нам его сам Бог послал!
Короче, утром Дженни входит в гостиную, где я ночевал на диване, и говорит:
– Форрест, я хочу, чтобы сегодня ты присоединился к нам. Надень военную форму.
Это для чего, спрашиваю, а она такая:
– Для того, чтобы прекратить кровопролитие во Вьетнаме.
Оделся я в форму, а Дженни успела сбегать в хозмаг и купить моток цепей.
– Форрест, – говорит, – обмотайся.
Я опять: это для чего?
А она:
– Потом узнаешь, делай, что сказано. Ты ведь хочешь меня ощасливить, правда?
Вобщем, пошли мы на митинг, я в форме и в цепях, Дженни с друзьями рядом вышаги-
вают. Погодка выдалась ясная, солнечная, перед Капитолеем уже толпа собралась, полицейских
нагнали со всего света, телевиденье понаехало. Все поют, кричат, полиции фак показывают.
Прошло не много времени, вижу – подгребают, при чем кучно, парни в военной форме, при-
ближаюца на сколько возможно к ступеням Капитолея, снимают боевые награды и оставляют
валяца на леснице. При чем некоторые в инвалидных креслах, кой-кто хромает, есть такие, кто
вобще без руки или без ноги. Одни просто бросают медали на ступеньки, другие швыряют со
всей дури. Кто-то хлопает меня по плечу – дескать, теперь ты давай. Оглянулся я на Дженни,
она кивает, я протискиваюсь в перед.
Наступает тишина, и кто-то в матюгальник обьевляет мое имя и что сейчас я откажусь от
своего Почетного ордена Конгресса, требуя прекращения вьетнамской войны. Все меня под-
бадривают, оплодируют, а я разглядываю боевые награды, что валяюца на ступенях. Где-то
высоко, у входа к Капитолей, стоит кучка людей: полисмены и какие-то субъекты в штацком.
Ну, думаю, не подкачать бы, снимаю орден, в последний раз на него смотрю, а перед глазами
встают Бубба и Дэн, и тут не знаю, что на меня нашло: попятился я и с мощным замахом
выполнил бросок. Один тип в штацком аж опрокинулся. Это я нечайно запустил свою награду
слишком далеко и угодил ему в голову.
Тут начался сущий ад. Полицейские врезались в толпу, люди стали выкрикивать черт-те
что, поплыл слезоточивый газ, и вдруг на меня набросилось человек пять-шесть копов и давай
колошматить дубинками. На подмогу им ринулись другие, я опомница не успел, как на меня
надели наручники, бросили в полицейский фургон и повезли в тюрягу.
Там продержали всю ночь, а утром вывели из камеры, и я прецтал перед судьей. Со мной
такое уже бывало.
Кто-то, передав судье лист бумаги, стал втирать, что мне энкриминируеца «нападение с
применением ордена в качестве опастного для жизни оружия, оказание сопротивления органам
правопорядка» и что-то там еще.
– Мистер Гамп, – говорит судья, – понимаете ли вы, что своим орденом ранили в голову
прецтавителя административно-вспомогательного персонала сената.
Я помалкиваю, но начинаю думать, что на сей раз основательно влип.
– Мистер Гамп, – гнет свое судья, – мне трудно понять, что связывает человека вашего
уровня, доблесно отслужившего в Вооруженных силах, с горсткой отщипенцев, которые раз-
брасываюца своими наградами, но по решению суда вы направляетесь на принудительную
психо-дрихическую икспертизу сроком на тридцать дней для установления причин вашей
идиоцкой выходки.
Отвели меня в камеру, а вскоре повезли на автобусе в психо-дрихическую лечебнитцу
Святой Елизаветы.
«Упекли» в конце концов.

У. Грум. «Форрест Гамп»
61

жүктеу/скачать 1,18 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: