Статья посвящена проблеме создания типологии библейских цитат в прозе А. П. Чехова. В осно- вание классификационного дробления полагается уникальная потенциальная способность «библейского слова»



Pdf көрінісі
бет7/10
Дата18.01.2023
өлшемі0,57 Mb.
#61854
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10
ISSN 1998-5320 (Print)
ISSN 12587-943Х (Online)
Раrt 1. Philological Sciences
The Science of Person: Humanitarian Researches
Vol. 15 No. 2 2021
по-богословски <…>. Почему текст из еванге-
лия, а не из корана? Надо сначала заставить уве-
ровать в евангелие, в то, что именно оно истина, 
а потом уж решать всё текстами» [17, Т. IV, с. 30].
По мнению М. Свифта, Библия для Чехова не 
является первоисточником человеческой мо-
рали («the origin of human morality») [18, с. 91]; 
исходя из этого, он приходит к любопытным 
выводам. Свифт рассматривает несколько слу-
чаев, когда чеховские персонажи и рассказчики 
(«narrators») изрекают сентенции («moralistic 
aphorisms»), чье нравоучительное содержание 
имеет параллельное выражение в Библии [18, 
с. 91]. По мнению ученого, эти параллели могут 
быть объяснены не столько сознательным заим-
ствованием, сколько процессом достижения тех 
же истин собственным умом, опытом и мораль-
ным компасом («moral compass») [18, с. 106]. 
Этот вывод интересен, однако нельзя исключать 
и сознательные оглядки писателя на евангель-
ские этические нормы, когда маркеры этой со-
знательности отсутствуют или еле уловимы. 
Так, в многословном повествовании Николая 
Степановича («Скучная история») о его погру-
жении в злословие [8, Т. VII, с. 287-300] есть два 
слова с очень ощутимым запахом евангельско-
го контекста («осуждение ближних» [8, Т. VII, с. 
289]): они препятствуют трактовать этот фраг-
мент указанным М. Свифтом образом. 
В «Студенте» чеховское согласие с библей-
ской антропологией прочитывается на уровне 
подтекста: пересказ истории об отречении и 
горьких слезах ап. Петра, намекая на всеобщую 
для человеческого рода слабость, подвержен-
ность резким сменам умонастроений, переходам 
от мужества к малодушию, поэтизирует челове-
ческую тоску по нравственному совершенству, 
что, кстати, является главной приметой чехов-
ского героя – «плохого хорошего человека». 
Безусловно, следует сказать о проницаемости 
границ между типами, т. е. о цитатах, обнаружи-
вающих в себе признаки не одного лишь типа. Во-
обще, художественная форма чеховских рассказов 
с трудом поддается аналитическому расчленению, 
что отмечал еще Ю. И. Айхенвальд: «Подвергнуть 
его страницы анализу очень трудно» [19, с. 323]. 
«Он читал, пел, кадил и постился не для 
того, чтобы получить от бога какие-либо блага, 
а для порядка. Человек не может жить без веры, 
и вера должна выражаться правильно <…> Нуж-
но жить, а значит и молиться так, как угодно 
богу, и поэтому каждый день следует читать 
и петь только то, что угодно богу» [8, Т. IX, с. 
144-145]. Курсивом нами выделен фрагмент, где 
в речь повествователя прорывается голос персо-
нажа: его образ мысли («человек не может жить 
без веры, и вера должна выражаться правиль-
но…»), особенности речи («как угодно богу… 
что угодно богу»). Здесь, по всей вероятности, 
следует говорить о переходной зоне между объ-
ектоцентричной цитатой (в центре – сообщение 
субъекта речи) и дискурсоцентричной (в центре 
– «человек говорящий», вернее, его «саморазо-
блачение», его речевая физиономия). 


Достарыңызбен бөлісу:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10




©emirsaba.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет