Южный научный центр российской академии наук

86
Творчество А.П. Чехова: текст, контекст, интертекст.
свидетельством чему служат обсуждаемые на страницах местных из-
даний постановки «Горя от ума» Грибоедова, «Грозы» Островского, 
«Ревизора» Гоголя и др. 
Разнообразие интересов казанской публики, активно включавшейся 
в литературную жизнь, давало ей возможность считать себя равно-
правным участником литературного процесса. Конечно, возможности 
читателя оценить художественную сторону произведения не всегда 
были высоки, однако такая особенность русской литературы, как ее 
публицистичность и общественно-социальная направленность, по-
зволяла читателю узнавать себя. «Литературу можно назвать старшей 
сестрой читателя, к которой он обращается с разъяснениями своих 
недоразумений с уважением, вызываемом старшинством умственного 
развития» [И. 1887], – писал в 1887 году «Волжский вестник».
Литературный вкус читателя определял не только печатавшийся 
в газетах и журналах материал, но и сама подборка выписывавшихся 
казанскими библиотеками периодических изданий. В основном это 
были столичные издания – ежемесячные и еженедельные журналы, 
приложения к ним, газеты («Отечественные записки», «Вестник 
Европы»,  «Дело»,  «Гражданин»,  «Русский  вестник»,  «Санкт-
Петербургские ведомости», «Московские ведомости», «Русский мир», 
«Биржевые ведомости», «Новое время», «Неделя» и др.). Их строго 
столичное мнение не всегда удовлетворяло казанского читателя, для 
которого был важен «провинциальный» взгляд. «Камско-волжская 
газета» была убеждена, что именно через провинциальные издания 
литература найдет своего читателя: «С развитием нашей провин-
циальной жизни провинциальная пресса должна будет играть в ней 
видную роль, ей суждено оживить и воскресить нашу провинцию. 
И только при помощи ее литература вообще получит значение для 
нашего народа» [Провинциал 1873].
Популярность того или иного писателя в Казани была обусловлена 
многими факторами – доступностью произведения (его наличием 
или отсутствием), популяризаторской деятельностью (жены писа-
теля, знакомых из Казани), обсуждением на страницах столичных 
и местных периодических изданий.
Материалы казанских периодических изданий (обзоры поступающих 
в библиотеки и книжные магазины Казани книг, разборы и обсуждения 
литературных произведений и т.д.) свидетельствуют о том, что при 
весьма активном обсуждении, анализе, разборе произведений современ-
ной читателю литературы, признании таланта того или иного писателя 
абсолютное лидерство было за Н.В. Гоголем и А.С. Пушкиным. 

87
А.А. Ершова (Казань)
Но в 1890–1900-е годы вслед за ними идет А.П. Чехов.
Материалы о Чехове, будучи, несомненно, чрезвычайно интерес-
ными с историко-литературной точки зрения, увы, почти не исследо-
ваны. Между тем они приоткрывают завесу восприятия творчества 
и личности Антона Павловича провинциальным читателем, на их 
примере можно выявить масштабы чеховского влияния на читателя 
после смерти писателя. 
Вопрос взаимодействия Чехова и провинциального читателя 
рассматривался ранее в работах Л.П. Громова, С.В. Глушкова и дру-
гих ученых. Исследование казанских газет поможет найти общие 
закономерности в восприятии Чехова провинциальным читателем, 
уточнить многие литературоведческие представления о том, как 
формировалась литературная репутация Чехова.
В казанской печати имя Антона Павловича появляется уже в 1888 
году в газете «Волжский вестник» в литературно-критических этюдах 
А. Уманьского. Автор газетного материала анализирует рассказы 
молодого Чехова с позиции рядового читателя, который «несколько 
лет тому назад, просматривая от нечего делать нумер одной юмори-
стической газетки (помнится “Осколков”)» натыкается на небольшой 
рассказ, подписанный именем «Чехонте». Далее он пишет о таланте 
А.П. Чехова, о его живом воображении, размышляет о книгах «Пестрые 
рассказы» и «В сумерках». В сто четвертом номере «Волжского 
вестника» напечатают продолжение этюдов, во второй части кото-
рых А. Уманьский рассматривает пьесу «Иванов» и называет ее «в 
целом неудачной», а рассказы Чехова сравнивает с карандашными 
набросками. На момент написания очерка в «Северном вестнике» 
печатают «Степь». Уманьский называет новое творение писателя 
«настоящей картиной масляными красками». Следует отметить, что 
слово «талант» встречается в первом очерке 5 раз, во втором – 3; слово 
«дарование»
 3 раза в обоих очерках. А слово «воображение» – 19 и, 
соответственно, – 3 раза [Уманьский 1888: № 103, № 104]. Эта частота 
повторения – важный момент при восприятии личности Чехова. Не 
раз встретятся такие характеристики на страницах казанских газет 
и в начале ХХ столетия, подчеркивая незаурядный талант писателя. 
Однако в целом А. Уманьский, будучи представителем народнической 
критики, осудил Чехова за образ главного героя пьесы.
Но более всего, на наш взгляд, с провинциальным читателем 
Чехова сблизил театр, самый демократичный и доступный вид ис-
кусства того времени. В Казани были талантливые антрепренеры, 
собиравшие труппу из выдающихся актеров, ставились современные 

88
Творчество А.П. Чехова: текст, контекст, интертекст.
пьесы. В конце XIX–начале ХХ вв. в прессе было немало статей о пье-
сах «Иванов», «Дядя Ваня», «Леший», «Три сестры», «Вишневый 
сад». Особенно много было заметок в связи с постановкой их на теа-
тральных подмостках. Именно театр напрямую, без посредничества 
критика, связал Чехова и читателей. Многие из тех, кто воспитывался 
на чеховских пьесах, впоследствии называли его учителем своего 
поколения. 
Читатели не всегда писали хвалебные письма Антону Павловичу. 
Его обвиняли в том, что он показывает жизнь слишком мрачной. 
Строки из письма читательницы из Казани объединили и благодарных 
и упрекающих: «…Если только вдуматься во все то, что вы пишите, 
то можно или с ума сойти, или сделаться честнейшим человеком: 
другого исхода нет» [Письмо Гайкович]
В конце девяностых годов Чехов вновь, как и в начале восьмиде-
сятых, противопоставляет провинцию и столицу. В произведениях 
этого периода российская глубинка предстает как носительница всех 
жизненных тягот. С.В. Глушков не случайно отметил тот важный 
факт, что из писем, которые приходили Антону Павловичу из про-
винции, многое нашло отражение на страницах пьесы «Три сестры». 
Пожалуй, это самое провинциальное произведение Чехова. Не оста-
лась в стороне и казанская публика [Глушков 1993].
В статье «По поводу драматических пьес А.П. Чехова» А. Голяховский 
отмечает, что эпиграфом ко всем пьесам можно взять строки из послед-
него стиха надписи над воротами в ад: «оставь надежду всякий сюда 
входящий». Он подмечает, что «перед нами дефилируют различных 
родов и видов унылые люди» [Голяховский 1901: № 155]. Голяховский 
рассматривает Чехова как «писателя сумеречной жизни». 
Следует отметить, что казанские авторы часто характеризуют 
чеховских героев как мрачных, без единого светлого пятна, серых, 
томящихся людей. Некто Х. в своей статье по поводу пьесы «Три 
сестры», напечатанной в газете «Волжский вестник», отмечает, 
что это «беспокойная пьеса». Сестры все время куда-то рвутся, 
им скучно жить, да и остальные персонажи не выглядят веселее 
и оптимистичнее. 
Андрей размышляет: «Отчего мы, едва начавши жить, становим-
ся скучны, серы, неинтересны, ленивы, равнодушны, бесполезны, 
несчастны… Город наш существует уже двести лет, в нем сто тысяч 
жителей, и ни одного, который не был бы похож на других, ни одно-
го подвижника ни в прошлом, ни в настоящем, ни одного ученого, 
ни одного художника, ни мало-мальски заметного человека, который 

89
А.А. Ершова (Казань)
возбуждал бы зависть или страстное желание подражать ему. Только 
едят, пьют, спят, потом умирают …родятся другие и тоже едят, пьют, 
спят <…>» (С. XIII, 181–182). Эта тирада помогает в создании осо-
бого настроения пьесы. Х. задается вопросом, а можно ли вообще 
передать на сцене настроение «чеховских сумерек»? 
Автор другой статьи в газете «Казанский телеграф», подписавший-
ся инициалами С.У., предваряя анализ пьесы «Дядя Ваня», отметил 
такую особенность письма Антона Павловича: «кто-то сказал о пьесах 
Чехова, что они представляют собою лишь либретто, музыку же долж-
ны создавать сами артисты. Это до некоторой степени верно» [С.У. 
1903]. Он отмечает, что писатель не дает детальной характеристики 
образам, тем самым предоставляя некую артистическую свободу. 
Второй особенностью он считает настроение пьес. «Можно ли во-
обще передать на сцене манеру письма Чехова, который выбирает 
для характеристики своих героев ту или иную типичную черту или 
черточку, постоянно повторяет ее и как бы внедряет ее в воображение 
читателя, который сам воспроизводит остальные черты», – задается 
вопросом Х. в статье по поводу «Трех сестер» Чехова [Х. 1902]. 
Провинциальный зритель не мог не подметить новизну чеховского 
стиля. Пьесы дают определенную свободу творчества и восприятия. 
Каждый зритель, читатель, артист, режиссер трактует произведения 
по-своему. Можно предположить, что именно это свойство пьес сбли-
зило провинциального зрителя с Чеховым. Казанская публика отме-
чала, что, несмотря на то, что часто чеховским пьесам предсказывали 
провал на провинциальной сцене, этого ни разу не произошло. На 
сцене казанского городского театра, как можно наблюдать по анон-
сам, регулярно публиковавшимся в прессе, пьесы Антона Павловича 
не просто ставились, а пользовались успехом. Более того, пьесы 
«играли» и на любительских сценах Казани. Пьесы Чехова по праву 
завоевали «провинциальную любовь». Можно смело утверждать, что 
не только актер жил на сцене, там же существовал и зритель.
15 июля (по старому стилю – 2 июля) 1904 год – «черная дата» 
в истории русской литературы. Скончался А.П. Чехов. После смер-
ти писателя имя его многократно появляется в казанской печати. 
Интереснее всего, что встречается оно как отзвук восприятия Чехова 
публикой. И более того, можно проследить влияние творчества и лич-
ности Чехова на читателя и зрителя. Например, в «Казанском теле-
графе» за 1912 год в анализе новой книги С.Л. Облеуховой делается 
акцент на то, что рассказы «Нежное сердце» и «Божье попущение» 
написаны в «чеховских тонах». 

90
Творчество А.П. Чехова: текст, контекст, интертекст.
Любопытна заметка в рубрике «Казанского телеграфа» «Маленькая 
хроника» под названием «Нечто чеховское». В ней рассказывается 
в лаконичной форме о случае, который произошел в Батуме в 1914 
году. Один генерал напечатал в типографии летучку и раздавал ее 
дамам и девицам. Приведем текст летучки: 
«23 мая сего 1914 г.
Генерал-от-кавалерии Иван Сергеевич З., по случаю исполняюще-
гося в этот день 50-летия со дня производства его в первый офицер-
ский чин, будет принимать поздравления, и подношения личные или 
письменно и не только в сам юбилей, но и раньше, и позже его!
Подарки от дам и барышень не должны иметь существенной 
ценности (valeur intrinseque), а могут состоять из фотографических 
карточек с соответственной надписью, посвящений, стихов, рукоде-
лий или же из частей предметов носимого туалета, как-то: ленточек, 
прошивочек, кружевца и прочего.
Для подносительниц это представит меньше заботы и хлопот, 
а для него такого рода подношения будут много приятнее, и дороже 
ценных.
Гор. Батум».
Естественно,  что  такое  «письмо»  сопровождалось  шквалом 
негодования. 
Этот случай вызвал ассоциацию с произведениями Чехова. Чехова 
воспринимали не только как писателя сумерек, обыденности, скуки 
жизни, но и как юмориста. 
Многие фельетоны, посвященные современности, строились 
на использовании чеховских образов и мотивов – это показательный 
факт того, что Чехов стал частью русской жизни. Невозможно обойти 
стороной фельетон «Разбитое сердце», опубликованный в «Дневнике 
Казани» в № 18 за 1907 год и подписанный Homo novus. В фельетоне 
изложен разговор некого Г. Гурьева и Бюрократии, которая просит 
его написать трагедию о ее судьбе. Бюрократия вышла замуж за 
народное представительство, но она несчастлива в своей семейной 
жизни. Она сравнивает себя с подстреленной чайкой из одноимен-
ной пьесы Чехова, которая летала над озером и «вдруг пиф паф, под 
белой грудкой сквозная рана…» Чайка падает к ногам охотников. 
Бюрократия предлагает Гурьеву написать трагедию в трех актах, 
с прологом и эпилогом. Пролог – «Чайка», I акт – «Мы попали в за-
падню», II акт – «Холодная постель», III акт – «Прощай, мечты!» 
и эпилог, в котором Бюрократия предстанет состарившейся. Как 
много в этом фельетоне чеховского! Здесь не просто политика. Но 

91
А.А. Ершова (Казань)
юмор, и сатира, и разочарования, и обыденность. Это ли не является 
наглядным примером того, насколько глубоко впитывал в себя чехов-
ское творчество читатель? Настолько вдумчиво, что многие мысли 
нашли отражение на страницах периодической печати. 
Мечтать… это важная характеристика чеховских героев. Все они 
о чем-то мечтают. К примеру, сестры Прозоровы мечтают о Москве, 
персонажи «Вишневого сада» о новой жизни. Но их мечтам не суж-
дено сбыться. «Прощай, мечты!»
Мы представили только некоторые материалы, появившиеся 
в казанских газетах и помогающие наметить некоторые вехи фор-
мирования литературной репутации Чехова у провинциального 
казанского читателя.
Литература
Библиография // Казанский телеграф. 1912. № 5812.
1. 
Глушков С.В. А.П.Чехов и провинциальный читатель 1880 – 1914 
2. 
гг. (Проблемы взаимодействия). Автореф. дис. … канд.филол.
наук. М., 1993. 
Голяховский А. По поводу драматических пьес А.П.Чехова // 
3. 
Волжский вестник. 1901. № 155.
Громов Л.П. Антон Павлович Чехов в дореволюционной пе-
4. 
риодике Дона. Критико-библиографический обзор. Ростов н/Д, 
1948. 
И.  Характерные  черты  журналистики  минувшего  года  // 
5. 
Волжский вестник. 1887. № 5.
Нечто чеховское // Казанский телеграф. 1914. № 6266.
6. 
Письмо  Ф.М.  Гайкович  Чехову,  январь  1902.  ОР  ГРБ.  Ф 
7. 
439.40.6. 
Провинциал. Литература и провинция. (Статистический очерк) 
8. 
// Камско-волжская газета. 1873. № 36.
С.У. «Дядя Ваня» сцены Чехова и «Провинциалка» ком. в 1д. 
9. 
Тургенева (Гастроли Далматова) // Казанский телеграф. 1903. 
№ 3067.
Уманьский А. Литературно-критические этюды. Ан.П. Чехов // 
10. 
Волжский вестник. 1888. № 103. 
Уманьский А. Литературно-критические этюды. Ан.П. Чехов // 
11. 
Волжский вестник. 1888. № 104.
Х. «Три сестры» // Волжский вестник. 1902. № 57.
12. 
Homo novus. Разбитое сердце // Дневник Казани. 1907. № 118.
13. 

92
Т.Б. Зайцева (Магнитогорск)
А.П. ЧЕХОВ В ДИАЛОГЕ С В. СОЛОВЬЕВЫМ
Чехову была близка философия всеединства В. Соловьева, его 
телеологическое представление о божественной мировой жизни, 
основанной на «полном равновесии, равноценности и равноправ-
ности между единым и всем, между целым и частями, между общим 
и единичным» [Соловьев 1999: 380]. 
Наиболее ярко мысль о взаимосвязи всего сущего выразилась 
в рассказе Чехова «По делам службы». «Какая-то связь, невидимая, 
но значительная и необходимая, существует … между всеми, всеми; 
в этой жизни, даже в самой пустынной глуши, ничто не случайно, всё 
полно одной общей мысли, всё имеет одну душу, одну цель» (С. X, 
99), – убеждался на своем опыте главный герой рассказа. «Широко 
и ясно» разворачивается в сознании Лыжина затаенная мысль о том, 
что мир — это единый организм, «чудесный и разумный, для того, 
кто и свою жизнь считает частью этого общего и понимает это» (С. X, 
99). «Все в природе влияет одно на другое, – писал Чехов в письме 30 
ноября 1891 г. к Суворину в свойственной ему манере, полусерьезно-
полушутя, – и даже то, что я сейчас чихнул, не останется без влияния 
на окружающую природу» (П. IV, 308).
Место Абсолюта, Бога у Чехова занимала природа. Справедливо 
наблюдение исследователя: «Чехов идет дальше, чем это позволяет 
его предшественникам традиционная религиозность – его “идея 
всеединства”, не теряя глубины и универсальности, отличается 
от соловьевской и проявляется в другой субординации отношений 
человека и природы – он видит в природе воплощение “человече-
ского” совершенства, чистоты и терпимости, признает и утверждает 
духовную первичность природы, и только ею проверяет и измеряет 
самого человека» [Калантаров 1996: 175].
Чеховские герои неизменно тянутся к миру природы, чувствуя 
и свою особенность, индивидуальность и глубокую загадочную связь 

93
Т.Б. Зайцева (Магнитогорск)
с природой, с таинственной общей жизнью: «Белые стены, белые кре-
сты на могилах, белые березы и черные тени и далекая луна на небе, 
стоявшая как раз над монастырем, казалось, теперь жили своей особой 
жизнью, непонятной, но близкой человеку» («Архиерей». С. X, 187). 
Органическое переживание единства мира в моменты особого духов-
ного потрясения (например, после всенощной службы под вербное 
воскресенье в рассказе «Архиерей») пробуждает в людях ощущение 
общности, гармонии и покоя: «все молчали, задумавшись, все было 
кругом приветливо, молодо, так близко, все – и деревья, и небо, и даже 
луна, и хотелось думать, что так будет всегда» (С. X, 187).
Красота природы служит чеховским героям важным нравствен-
ным ориентиром. Природа «может быть даже жестока – но все равно 
в конечном счете справедлива, содержит в себе печать закономер-
ности, высшей целесообразности, естественности и простоты, часто 
отсутствующей в человеческих отношениях», – отмечает И.Н. Сухих 
[Сухих 1987: 160]. Так, в незаконченном рассказе «Расстройство 
компенсации» (1902–1903 гг.) чеховский герой думает «о том, что 
ненависть, которая … так неожиданно овладела им, уже не оставит 
его и с нею придется считаться; она вносила в его жизнь еще новое 
осложнение и обещала мало хорошего. Но от елей, спокойного, да-
лекого неба и от праздничной зари веяло миром и благодатью. Он 
с удовольствием прислушивался к своим шагам, которые одиноко 
и глухо раздавались в темной аллее, и уж не спрашивал себя: “Как 
быть?”» (С. X, 228). 
Если красота присуща природе, можно верить, что и в мире чело-
веческих отношений красота возможна, пусть в отдаленном будущем. 
Вот почему многих чеховских героев, таких, как Липу и Прасковью 
(«В овраге»), при любых, даже самых страшных обстоятельствах 
не покидает надежда на то, что «как ни велико зло, всё же ночь тиха 
и прекрасна, и всё же в божьем мире правда есть и будет, такая же тихая 
и прекрасная, и всё на земле только ждет, чтобы слиться с правдой, 
как лунный свет сливается с ночью» (С. X, 165–166).
Забывая о законах мировой всеобщей жизни, человек подменяет 
их своими законами, несовершенными, преходящими, несправедли-
выми. Природа же живет иначе. «Так шумело внизу, когда еще тут 
не было ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит и будет шуметь так 
же равнодушно и глухо, когда нас не будет. И в этом постоянстве, 
в полном равнодушии к жизни и смерти каждого из нас кроется, 
быть может, залог нашего вечного спасения, непрерывного движения 
жизни на земле, непрерывного совершенства» (С. X, 133).

94
Творчество А.П. Чехова: текст, контекст, интертекст.
Следуя только своим интересам, человек разрушает окружающий 
мир и удаляется от истины. А разрушая мир, человек неизбежно раз-
рушает самого себя. Ощущение единства мира для Чехова не озна-
чало отказа от собственной личности, уподоблению вещному или 
природному. Напротив, это ощущение должно было пробуждать 
в человеке чувство ответственности за все Целое, а значит, и за себя, 
поскольку каждый человек – отражение этого Целого и его непо-
вторимая часть.
Из философии всеединства В.Соловьева органично вытекала его 
философия любви. Высший смысл любви для каждого человека – 
найти себя в истине, восстановить в себе образ Божий, стать живым 
отражением всемирной общности. Внимание В.Соловьева сосредо-
точено на идеальном смысле половой любви, который заключается 
в «действительном оправдании и спасении индивидуальности» через 
«действительное упразднение эгоизма» [Соловьев 1999: 350]. Философ 
возводил на пьедестал любовь платоническую: только такая любовь 
была способна, на его взгляд, осуществить на деле высшую задачу – 
«создать истинного человека, как свободное единство мужского 
и женского начала, сохраняющих свою формальную обособленность, 
но преодолевших свою существенную рознь и распадение» [Соловьев 
1999: 356]; сочетать два ограниченных и смертных существа в «одну 
абсолютную и бессмертную индивидуальность» [Соловьев 1999: 359], 
воплощающую образ Божий. Философ не игнорирует физическую 
сторону любви, хотя плотская любовь всегда стоит для него на втором 
плане. Любовь, основанная на истинной духовности, перерождает, спа-
сает плоть и способствует ее воскресению [См.: Соловьев 1999: 369]. 
«Романтическое чувство любви к женщине, вечная влюбленность, 
не омрачаемая и не ослабляемая никакими заботами, связанными 
с браком, рождением и воспитанием детей, с семейным бытом и его 
неизбежной прозой, — вот, по Соловьеву, реальный путь к преодоле-
нию греховности человека и преображению его природы» [Гайденко 
2001: 36]. Философ сожалеет, что действительность бесконечно 
далека от идеала: «На деле вместо поэзии вечного и центрального 
соединения происходит лишь более или менее продолжительное, но 
все-таки временное, более или менее тесное, но все-таки внешнее, по-
верхностное сближение двух ограниченных существ в узких рамках 
житейской прозы» [Соловьев 1999: 355]. 
В 1890-е годы начались дискуссии о половой любви, о браке. 
Чехов не мог не откликнуться на жгучие вопросы современности и, 
скорее всего, он был знаком с софиологическим трактатом Владимира 

95
Т.Б. Зайцева (Магнитогорск)
Соловьева «Смысл любви». «До сих пор о любви была сказана 
только одна неоспоримая правда, а именно, что “тайна сия велика 
есть”, всё же остальное, что писали и говорили о любви, было не ре-
шением, а только постановкой вопросов, которые так и оставались 
неразрешенными» (С. X, 66), – замечает Алехин, главный герой 
рассказа Чехова «О любви», предлагая свою постановку вопроса, 
соотносимую с собственно авторской позицией, но ей не равную. В.Б. 
Катаев предположил, что формулу любви «тайна сия велика есть» 
Чехову «подсказала» статья Василия Розанова «Кроткий демонизм» 
[Катаев 1996: 70]. Однако эта цитата из Нового Завета употребляется 
и в четвертой статье цикла Владимира Соловьева «Смысл любви» 
(1892). Заметим, что в статье В. Розанова речь идет о божественной 
тайне супружеской любви, что вполне согласуется с изначальным 
библейским смыслом. «Тайна сия велика есть» – апостол свиде-
тельствует о таинстве брака. В трактате же Владимира Соловьева 
формула становится определением половой любви вообще, именно 
в таком широком значении ее и использует главный герой чеховского 
рассказа «О любви».
Исследователи не раз обращали внимание на наименование 
усадьбы Алехина – Софьино. Это название сам Чехов упоминает 
несколько раз (С. X, 10, 56, 67, 69, 74). Лена Силард предполагает, 
что «что речь идет о легком, испытующем прикосновении к люби-
мой идее Вл. Соловьева» [Szilard 1990: 800], т.е. к учению о Софии 
Премудрости Божией. Действительно, полемический, сочувственный 
или, нередко, ироничный взгляд Чехова на «мистико-эротическую 
утопию» (определение П.П. Гайденко [Гайденко 2001: 35]) Владимира 
Соловьева может стать отправной точкой для философского изме-
рения чеховского рассказа. 
В рассказе «О любви» мы находим и полемику Чехова с Соловьевым, 
и точки соприкосновения между ними. У Алехина тоже существует 
представление об идеальной любви и ее «составляющих», так ска-
зать, «атрибутах», – целая концепция любви, во многих отношениях 
романтическая и неоплатоническая. Будничности Алехин противо-
поставляет  возвышенное  чувство,  которое  продолжается  долго 
и счастливо, не сталкиваясь с низменными проявлениями обыден-
ности; чувство, которое гармонирует с жизнью духа, проявляющейся 
в занятиях наукой или искусством или служении благородному делу, 
в духе Инсарова. Герой идеального любовного романа представляется 
Алехину личностью непременно выдающейся, неординарной — то 
есть героем романтическим в исключительных обстоятельствах. 

96
Творчество А.П. Чехова: текст, контекст, интертекст.
И хотя Алехин отдает себе отчет в том, что не соответствует 
собственному представлению о таком герое, он явно претендует 
на романтическую исключительность своего положения: «Все видели 
во мне благородное существо <…> точно в моем присутствии и их 
жизнь была чище и красивее» (С. X, 73). Любовь Алехина овеяна 
легким манящим чувственным флером, на который намекают тонкие 
эротические детали: «Ее взгляд, изящная, благородная рука, которую 
она подавала мне, ее домашнее платье, прическа, голос, шаги всякий 
раз производили на меня всё то же впечатление чего-то нового, 
необыкновенного в моей жизни и важного» (С. X, 70). «Мы сидели 
в креслах рядом, плечи наши касались, я молча брал из ее рук бинокль 
и в это время чувствовал, что она близка мне, что она моя, что нам 
нельзя друг без друга» (С. X, 73). Чеховский персонаж проживает 
одновременно в двух мирах — сфере возвышенного, идеального, 
хранимой им «робко и ревниво» (С. X, 72), и в скучной реальности, 
которая открыта посторонним. Так Алехин создает свою собственную 
романтическую эротическую утопию. 
Романтическое представление о любимой женщине не было ничем 
омрачено для Алехина лишь в начале их знакомства, когда впечатле-
ния от встречи с прекрасной, обаятельной, умной, доброй женщиной 
сливались для чеховского героя с воспоминаниями о матери, о детских 
привязанностях, тайнах, ощущениях. «Я видел женщину молодую, 
прекрасную, добрую, интеллигентную, обаятельную, женщину, какой 
я раньше никогда не встречал; и сразу я почувствовал в ней существо 
близкое, уже знакомое, точно это лицо, эти приветливые, умные глаза 
я видел уже когда-то в детстве, в альбоме, который лежал на комоде 
у моей матери» (С. X, 69). 
Желая донести до своих слушателей необычность, возвышенность, 
бесплотность своей романтической любви, Алехин признается: «Затем 
всё лето провел я в Софьине безвыездно, и было мне некогда даже 
подумать о городе, но воспоминание о стройной белокурой женщине 
оставалось во мне все дни; я не думал о ней, но точно легкая ее тень 
лежала на моей душе» (С. X, 69). До самого конца чеховский герой 
так и не решится отказаться от этой идеальной, почти в духе Платона, 
легкой тени и «овеществить» ее как реальную, земную женщину, 
которая порой бывает усталой, раздражительной и может «лечиться 
от расстройства нервов» (С. X, 73). Символично, что после объяснения 
Анна Алексеевна и Алехин едут рядом, в соседних купе, но на самом 
деле бесконечно далеко друг от друга, заключенные каждый в своем 
купе, как в разных мирах. Мир возвышенного, идеального и реальность 

97
Т.Б. Зайцева (Магнитогорск)
расходятся окончательно. Алехину легче грезить, поскольку «предмет 
любви не сохраняет в действительности того безусловного значения, 
которое придается ему влюбленной мечтой», как с горечью конста-
тировал В.Соловьев [Соловьев 1999: 355].
В рассказе Чехова, кажется, соблюдены все условия идеальной 
любви, необходимые по В.Соловьеву: любовь героев, действительно, 
нежная и глубокая, практически не обременена бытом и не услож-
нена физиологической стороной. Однако история любви Алехина 
и Анны Алексеевны свидетельствует о том, что, отдаваясь исклю-
чительно романтическому чувству, «существа» остаются ограни-
ченными во всех смыслах, идеальная личность не просматривается 
ни в мужчине, ни в женщине, жизнь влюбленных в конечном итоге 
разрушена. 
По отношению к Алехину автор явно ироничен и заметно от него 
дистанцирован [Тюпа 1989: 109–110]. Любовь не делает Алехина, са-
мого обычного человека, творцом (если не считать его умения увлечь 
рассказом своих слушателей), не дарит вдохновение, хотя и дает ему 
некоторый отдых от хозяйственных забот в мире мечтаний. Рассказ 
«О любви» – третья часть «маленькой трилогии», разоблачающей 
разного рода «футляры» человеческой жизни. Ирония автора про-
является в том, что «футляром» для человека может оказаться все, 
что угодно, даже романтическая любовь, если она старательно из-
бегает реальности, тех самых «рамок житейской прозы», о которых 
писал В. Соловьев.
Чехов прекрасно понимал, что жизнь гораздо сложнее и, может 
быть, мудрее, чем рассуждения философов. Неслучайно в 1903 г., 
говоря о современных веяниях религиозно-философской мысли, 
Чехов замечает: «я полагал раньше, что религиозно-философское 
общество серьезнее и глубже» (П. XI, 125). В своем творчестве, по 
уже сложившейся традиции, Чехов проверяет умозрительные теории 
практикой обыденности. И Алехин, «по наклонностям — кабинетный 
человек» (С. X, 67), как вскользь замечает Чехов, не является ли за-
вуалированной пародией на подобных кабинетных ученых? «Смеяться 
над философией — это и есть философствовать по-настоящему» 
[Паскаль 2001: 406].
Но в главном, по-видимому, Чехов мог полностью согласиться с В.
Соловьевым. «Любовь для человека есть пока то же, чем был разум 
для мира животного: она существует в своих зачатках или задатках, 
но еще не на самом деле» [Соловьев 1999: 356], – писал философ 
в своем трактате, выражая надежду, что по мере нравственного 

98
Творчество А.П. Чехова: текст, контекст, интертекст.
совершенствования человека, по мере его духовного роста и при-
ближения к Абсолюту, осуществление истинной любви окажется 
возможным в будущем. 
«Любовь. Или это остаток чего-то вырождающегося, бывшего 
когда-то громадным, или же это часть того, что в будущем разовьется 
в нечто громадное, в настоящем же оно не удовлетворяет, дает гораздо 
меньше, чем ждешь» (С. XVII, 77), – размышлял Чехов в записных 
книжках. Это известное высказывание писателя прямо перекли-
кается с убеждением В.Соловьева в том, что «неосуществленность 
любви в течение немногих сравнительно тысячелетий, пережитых 
историческим человечеством, никак не дает права заключить что-
нибудь против ее будущей реализации» [Соловьев 1999: 356]. Важно 
заметить, что интерес Чехова сосредоточен на настоящем, поскольку 
здесь и сейчас закладывается будущее и определяется способность 
человека быть. 

жүктеу/скачать 1,41 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: