«Байтерек» концептінің ұлттық-мәдени санада қалыптасу ерекшеліктері

206 
 
Вестник КазНУ. Серия филологическая. № 3(149). 2014
 
Картина мира при всех самых несовершен-
ных  вариантах  своего  воплощения  всегда  це-
лостна.  Ее  характеризуют  единство  образов, 
согласованность  частей.  Наиболее  фундамен-
тальные культурные концепты согласованы со 
структурой  ключевых  метафор  языка.  Так, 
основным  символом  картины  мира  у  древних 
тюрков является дерево мира. Этот образ отра-
жен  у  современных  потомков  различными  от-
тенками  значения,  трансформирован  ввиду 
влияния этно-социо-культурной среды.  
Для более подробного понимания и осмыс-
ления аксиологического значения данного кон-
цепта, необходимо обратиться к мифоэпическому 
источнику. 
Мировое древо («космическое» древо), ха-
рактерный для мифопоэтического сознания об-
раз, воплощающий универсальную концепцию 
мира.  Образ  Мирового  древа  выявлен  или  ре-
конструируется  на  основе  мифологических,  в 
частности  космологических  представлений, 
зафиксированных  в  словесных  текстах  разных 
жанров,  памятниках  изобразительного  искус-
ства  (живопись,  орнамент,  скульптура,  глип-
тика,  вышивка  и  т.п.),  архитектурных  соору-
жениях  (прежде  всего  культовых),  утвари  в 
широком смысле слова, ритуальных действиях 
и  т.  д.  Прямо  или  косвенно  образ  Мирового 
древа  восстанавливается  для  разных  традиций 
в  диапазоне  от  эпохи  бронзы  (в  Европе  и  на 
Ближнем Востоке) до настоящего.  
Изучая  мифы   народов  мира,  мы   выявили 
закономерность  в  построении  модели  мира,  а 
также  древнейший  символ  образа  мирового 
дерева, который нашел отражение в концепции 
архитектурного монумента Байтерек в Астане. 
Байтерек  является  не  только  символом  моло-
дого  государства  Республики  Казахстан,  но 
 явлением  более  древним,  значительным  в 
культурном наследии казахстанской нации. 
Почти  во  всех  мифоэпических  сказаниях 
существует образ дерева. Например, у казахов 
это – байтерек,  где  отдыхают  в  пути  герои 
сказок  и  эпосов.  Отголоски  представления  о 
центре мира как о мировом дереве в  мифоло-
гии прослеживаются в представлениях о родо-
вом  древе  (дерево  и  птица – родоплеменные 
атрибуты; интересна и возможность превраще-
ния  коня  в  родовое  древо),  в  запрете  рубить 
одиноко стоящие деревья. 
Дерево  мира  у  древних  тюрков  разделено 
на  три  уровня. «Отзвуком  древнетюркской 
космологии  следует  считать  представление 
древних казахов о трех мирах: верхнем (небес-
ном), среднем и подземном. Именно на эти три 
уровня  мира  накладывается  горизонтально 
символ мира – дерево. Представители верхнего 
мира – птицы находятся на верхушке дерева в 
образе  орла.  Позже  орел  приобретает  образ 
птицы  персидского  фольклора – птицы-вели-
кана  симруга.  Но,  судя  по  преданиям,  самым 
древним образом птицы-спасителя из верхнего 
мира  является  ворон.  В  древних  преданиях 
тюрков  об  Ашине,  Тенгри – бог  неба – в  об-
разе  ворона пролетает  над болотом, в которое 
враги  кинули  истерзанного  мальчика,  и  по-
сылает волчицу спасти его. 
Известно, что языковое сознание не может 
исследоваться  только  через  язык. «Сознание 
отображает  себя  в  слове,  как  солнце  в  малой 
капле  воды.  Слово  относится  к  сознанию,  как 
малый  мир  к  большому,  как  живая  клетка  к 
организму,  как  атом  к  космосу.  Они  и  есть  и 
малый мир сознания. Осмысленное слово есть 
микрокосм человеческого сознания» [1, 141]. 
Так, одним из  наиболее  эффективных спо-
собов описания специфики национально-куль-
турных стереотипов сознания являются экспе-
риментальные  методы,  в  частности  это  метод 
свободного  ассоциативного  эксперимента, 
который  заключается  в  том,  что  респонденту 
дается слово-стимул, на которое у него должна 
возникнуть та или иная ассоциация.  
С целью построения концептуально-семан-
тического поля, нами был проведен свободный 
ассоциативный  эксперимент  на  слово-стимул 
«байтерек». 
Если  характеризовать  полученные  ответы-
реакции  с  лингвистической  точки  зрения  и 
рассматривать  их  формально  грамматические 
особенности,  стоит  отметить,  что  при  описа-
нии  образа,  который  кодирует  концепт  «бай-
терек» в  сознании,  опрашиваемые  использо-
вали  несколько  типов  реакций:  реакции-сло-
воформы  (отдельные  лексические  единицы), 
реакции-словосочетания,  а  также  реакции-
предложения,  что  говорит  о  разнообразной 
форме вербализации исследуемого концепта.  
В ходе эксперимента было опрошено более 
250  человек  разного  возраста  и  социального 
статуса.  Результаты  были  следующими:  у 
100% респондентов со словом-стимулом «Бай-
терек»  возникают  ассоциаты  «Астана»,  что 
составляет наибольшую частотность представ-
ления;  «Байтерек – Казахстан» – 90%; «Бай-
терек – Древо  (жизни)» – 90%; «Байтерек – 
Монумент, башня» – 85%; «Байтерек – Обиль-
ный, щедрый» – 85%; «Байтерек – Ер-Тостик» 
– 83%; «Байтерек – Президент Назарбаев Н.А.»  
– 80%, «Байтерек – Ак Орда» – 80%, «Байте-
А. А. Саганаева 

207 
 
 
 
 
ISSN 1563-0223                        Bulletin KazNU. Filology series. № 3(149). 2014
рек – Легенда, миф» – 76%; «Байтерек – Сим-
вол  могущества» – 65%; «Байтерек – Аялы 
алақан» (в  перев. «заботливые  руки») – 58%; 
«Байтерек – Жизнь,  начало» – 44%; «Байте-
рек – Ось  миров» – 37%; «Байтерек – Птица 
Самрук» – 32%; «Байтерек – Высота» – 20%; 
«Байтерек – Дракон  Айдахар,  змея» – 15%; 
«Байтерек – Солнце» – 15%; «Байтерек – 
Яйцо» – 12%; «Байтерек – Норман  Фостер, 
Акмурза Рустембеков» – 10% (Рис. 1). 
Так,  концепт  «байтерек»  в  национальном 
сознании представлен  разнообразными  частями 
речи:  существительными  нарицательными  и 
собственными,  абстрактными  и  конкретными; 
прилагательными; словосочетаниями.  
Прагматический  признак  концепта  «бай-
терек» репрезентируется широким спектром не 
только  нарицательных  существительных,  но  и 
имен  собственных,  среди  которых  выделяются: 
антропонимы  (Нурсултан  Абишевич  Назарбаев, 
Ер-Тостик, Норман Фостер, Акмурза Рустем-
беков); топонимы: (Казахстан, Астана, Ак Ор-
да). Также  встречаются  прилагательные  (обиль-
ный, щедрый). Синтаксический уровень лексем 
данной  категории  представлен  словами  из 
одной,  двух  единиц  (президент,  монумент, 
башня, легенда, жизнь, начало, птица Самрук, 
высота, дракон Айдахар, змея, яйцо); словосо-
четаниями (древо (жизни),  символ могущества, 
аялы алақан, ось миров).  
Религиозно-философский  пласт  исследуе-
мого  концепта  вербализуется  исключительно 
существительными  (миф,  легенда,  Самрук, 
Солнце,  Айдахар,  Ер-Тостик),  состоящими  из 
одной  лексемы  в  казахском  языковом  созна-
нии,  а  также  представлены  и  словосочетания 
(древо (жизни), символ могущества, аялы ала-
қан, ось миров). 
Проанализировав  результаты  свободного 
ассоциативного  эксперимента,  мы  пришли  к 
выводу, что со словом-стимулом «байтерек» у 
опрашиваемых  возникают  наиболее  высоко-
частотные  реакции,  представленные  доминан-
тами  Астана,  Казахстан,  древо  жизни,  древо 
мира,  монумент,  башня,  обильный,  щедрый  
составляющих  ядро  ассоциативного  поля;  в 
приядерную  зону  входят  такие  лексемы,  как  
Н.А. Назарбаев, Ер-Тостик, Ақ Орда, легенда, 
миф, символ могущества; единицами ближней 
периферии  выступают  слова-реакции  аялы 
алақан,  жизнь,  начало;  наконец,  в  зону  даль-
ней периферии входят следующие семемы: ось 
миров,  птица  Самрук,  высота,  дракон  Айда-
хар,  змея,  солнце,  яйцо,  Норман  Фостер,  Ак-
мурза Рустембеков. 
Но  не  все  слова-реакции  несут  положи-
тельную  оценку.  Среди  них  можно  выделить 
следующую группу слов с отрицательной кон-
нотацией:  «чупа-чупс» – неудачный  проект, 
«большая  голова» – помпезность,  «яйцо  пади-
шаха». 
Полученные  в  результате  эксперимента 
ассоциаты  относятся  к  понятиям,  которыми 
человек  оперирует  в  каждодневном  общении, 
следовательно,  ассоциаты  отражают  картину 
мира,  обусловленную  спецификой  казахского 
мировоззрения, а также их культурой. 
Если  говорить  об  уровне  отношений,  ко-
торый наблюдается между содержанием полу-
ченных  ассоциативных  реакций  на  слово-сти-
мул «байтерек»,  можно  выделить  два  основ-
ных  типа  общих  ассоциаций:  ассоциации  по 
смежности (во времени и пространстве), а так-
же  ассоциации  по  сходству.  Такая  классифи-
кация, однако, не является абсолютной и имеет 
относительный характер. Также кроме непосред-
ственных  реакций  на  предложенное  респон-
дентам  слово-стимул  встречаются  ответы,  ко-
торые можно определить как опосредованные.  
Анализ  фактического  материала  позволил 
выявить  следующие  метафорические  модели: 
Байтерек – Монумент; Байтерек – древо жизни; 
Байтерек – Казахстан; Байтерек – Астана; Бай-
терек – Ак  Орда;  Байтерек – легенда,  миф; 
Байтерек – символ  могущества;  Байтерек – 
высота;  Байтерек – жизнь;  Байтерек – отри-
цательное отношение и мн. др.  
Таким образом, в национально-культурной 
картине мира ассоциаты,  связанные с обыден-
ным,  морально-этическим  мировоззрением, 
представлены  в  большем  объеме (60%), а  ре-
лигиозно-философская  тематика  в  казахском 
языковом  сознании  представлена  немного 
меньше (40%). 
 
 
Особенности вербализации концепта «байтерек» в национально-культурном сознании 

208 
 
Вестник КазНУ. Серия филологическая. № 3(149). 2014
 
 
 
Рис. 1. Концептуально-семантическое поле концепта «байтерек». 
 
Литература  
 
1 Уфимцева Н.В. Русские глазами русских // Язык – система. Язык – текст. Язык – способность. – М., 2000. – С. 14. 
 
References 
 
1 Ufimceva N.V. Russkie glazami russkih // Yazyk – sistema. Yazyk – tekst. Yazyk – sposobnost. – M., 2000. – S. 14. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
А. А. Саганаева 

209 
 
 
 
 
ISSN 1563-0223                        Bulletin KazNU. Filology series. № 3(149). 2014
 
 
 
УДК 82:801.6; 82-1/-9 
 
Г. С. Сапар 
 
магистрант II курса Казахского государственного женского педагогического университета, г. Алматы, 
Казахстан 
Научный руководитель – к. ф. н.  ст. преподаватель Г. А. Орынханова 
e-mail: 
gulzira.sapar@list.ru
 
 
Мифопоэтический пласт романа «Счастливая Москва» 
 
Помимо  актуального  общественно-литературного  пласта  платоновский  сюжет  эксплуатирует  и  ряд 
мотивов, восходящих к мифу, архетипическим образам и сюжетным схемам. Особой насыщенностью такими 
мотивами  отмечены  не  только  начало  и  конец  романа,  но  и  различного  рода  кульминации,  развязки, 
сюжетные повороты и переходы, обладающие особой смысловой нагрузкой в структуре текста. В настоящей 
статье  рассмотрены мифологические фабульные мотивы, наиболее существенные для сюжета романа. 
Ключевые  слова:  общественно-литературный  пласт,  архетипический  образ,  развязка,  сюжетные 
повороты, мифологические фабульные мотивы. 
 
Г. С. Сапар 
«Счастливая Москва» романының мифтік-поэзиялық қатпарлары 
 
Қоғамдық-әдеби  қабатпен  қатар  платондық  сюжеттерде  мифке,  архетиптік  образдарға  және  сюжеттік 
схемаларға  бой  алдыратын  бірқатар  мотивтер  де  бар.  Мұндай  мотивтер  романның  басы  мен  соңында  ғана 
емес,  мәтін  құрылымында  ерекше  мағыналық  жүкке  ие  әртүрлі  кульминациялық,  шиеленісті,  сюжеттік 
айналымдар мен ауысулар да толы. Бұл мақалада роман сюжеті үшін айтарлықтай мәнді болып табылатын 
мифологиялық фабулалық мотивтер қарастырылады. 
Түйін  сөздер:  қоғамдық-әдеби  қабат,  архетиптік  образдар,  шиеленісті,  сюжеттік  айналымдар,  мифо-
логиялық фабулалық мотивтер.  
 
G. S. Sapar 
Mythic and poetical layer of the novel "Happy Moscow" 
 
Besides actual public and literary layer Platonov’s plot uses also a series of  motives which are going back to 
myth, archaic-characteristic images and plot schemes. By special meanings such motives are noted not only the 
beginning and the end of the novel, but also different culminations, outcome, plot changes and  transitions possessing 
a special semantic peculiarity in a text structure. Mythological plot motives which are more essential to the plot of the 
novel are considered in the article. 
Key words: public and literary layer, archaic-characteristic image, outcome, plot changes, mythological plot 
motives. 
_________________________________________
 
 
Сюжет  романа  «Счастливая  Москва»  завя-
зывается  одним  из  самых  распространенных 
мифологических  и  общелитературных  моти-
вов,  мотивом  огня: "темный  человек  с  горя-
щим факелом" воспроизводит космизирующее 
действо  внесения  света  во  тьму,  сотворения 
космоса  из  хаоса.  Данный  мотив  перекли-
кается  не  только  с  космогоническими  пред-
ставлениями  мифологического  мышления,  но 
и  с  античной  и  христианской  мифологией, 
средневековыми  легендами  и  ранними  роман-
тическими  текстами  М.  Горького [1, 213]. 
Мотив  огня  связан  в  романе  прежде  всего  с 
"темным  человеком"  Комягиным,  который  в 
своей  функции  приравнивается  к  несущему 
свет людям Прометею.    
Мотив  огня  воплощается  также  в  светя-
щемся  образе  Москвы  Честновой  и  в  свя-
занных с ней мотивах солнца, электричества и 
тепла,  однако  он,  как  и  мотивы,  связанные  с 
другими  первоэлементами,  водой,  воздухом  и 
землей, носит в романе амбивалентный харак-
тер:  заключенные  в  этих  стихиях  созидающее 
и  разрушающее  начала  находятся  в  постоян-
ном  поединке,  в  котором  побеждает  то  одно, 
то другое начало. Сам образ "темного человека 
с  горящим  факелом"  амбивалентно  сочетает  в 
себе  как  мотивы  света  (жизнь,  космос),  так  и 
тьмы  (смерть,  хаос):  борьба  этих  двух  начал 
реализуется  на  сюжетном  уровне  в  отноше-
ниях  Москвы  Честновой  с  Комягиным  и  его 
функциональными заместителями. Огонь же из 
Мифопоэтический пласт романа «Счастливая Москва» 

210 
 
Вестник КазНУ. Серия филологическая. № 3(149). 2014
 
созидающего  начала  превращается  в  инстру-
мент  уничтожения  в  сцене  падения  Москвы  с 
горящим  парашютом  и  обозначает  конец  ее 
жизненного  восхождения  и  начало  духовного 
и  социального  падения.  Вода  как  рождающая, 
лечащая  стихия  задействована  в  мотиве  "жи-
вотворящей младенческой влаги", добываемой 
в  романе  хирургом  Самбикиным,  с  помощью 
которой происходит исцеление раненой Москвы 
Честновой; с исцеляющей функцией воды свя-
зан  также  фабульный  мотив  поездки  Москвы 
Честновой к "большой воде", на берег Черного 
моря. Как символ бессознательного, хаоса вода 
участвует  в  мотивах  "канализационных  труб", 
крови,  мочи  и  пота.  Мотив  воздуха,  реализо-
ванный  в  любви  Москвы  к  этой  стихии,  в  ее 
полетах, олицетворяет мечты героев о свободе, 
движении  в  даль  и  будущее  и  связан  с  пред-
ставлениями героев о рае, утопическом локусе, 
расположенном в высоких слоях атмосферы; в 
сцене  же  падения  Москвы  Честновой  с  горя-
щим  парашютом  воздух  оборачивается  своей 
разрушающей  ипостасью  и  выступает  в  ней, 
вместе  с  огнем,  как  инструмент  уничтожения. 
С  воздухом  связан  и  комплекс  мифопоэти-
ческих  представлений  о  душе/духе,  которые 
пародийно  обыгрываются  в  романе  в  мотиве 
"души  в  кишках  умершей  девушки".  Мотив 
земли  носит  также  амбивалентный  характер  и 
участвует  в  сюжете  романа  как  в  сценах,  свя-
занных  с  ее  плодородной,  рождающей  симво-
ликой, так и в сценах, которые актуализируют 
связанные  с  ней  представления  о  могиле, 
царстве смерти: с рождающей функцией земли 
связана,  в  частности,  землемерная  яма,  локус 
любви  Москвы  Честновой  и  Сарториуса,  а  с 
символикой  смерти  связаны  такие  фабульные 
мотивы,  как  авария  Москвы  Честновой  в 
шахте метро и разнообразная могильная тема-
тика  романа  (сон  Сарториуса,  история  само-
убийства мальчика и др.). 
Архетипическая  ситуация  "борьбы  про-
тивоположных  сил"  реализуется  в  романе  и  в 
ряде  других  мотивов,  в  том  числе  в  мотивах 
"музыки" (образ "уличного музыканта", "шума 
и  гула"  нового  мира, "симфоническая  тема"  в 
романе)  и  "молчания" (умолкшая  скрипка  и 
ночная  тишь), "цветения" (красочность,  насы-
щенность  цветами  "нового  мира")  и  "увяда-
ния" (отсутствие  цветов,  бледность,  серость). 
Реализацией  комплекса  "борьба  нового  со 
старым", "смерть  старого – рождение  нового" 
являются также анализированные А. Кретини-
ным /2/ фабульные  элементы  романа,  уходя-
щие  корнями  в  древнюю  комедию  и  миф: 
инвективы  (мотив  "стыжения"),  жертвоприно-
шение  (мотивы  "коровы,  из  которой  делают 
котлеты" и "личного жертвоприношения" Гру-
няхина),  приготовление  к  еде/сама  еда  (мо-
тивы,  связанные    с  едой: "Москва  несколько 
лет ходила и ела по родине...", комсомольский 
ужин, базар с продавцами и покупателями еды 
и  т.д.),  смех  (смеющаяся  Москва, "усмехаю-
щиеся"  вещи),  сон  (сон  Москвы  Честновой, 
"уснувшая душа", сон на бульваре, сон Матрены 
Чепурковой).  Как  убедительно  показывает  в 
своем  анализе  А.Кретинин,  эти  фабульные 
элементы можно обнаружить как в начале, так 
и  в  финале  романа,  что  придает  роману  коль-
цеобразную  композицию.  Кольцеобразно  рас-
положены  также  мотивы  "вытеснения  старого 
новым"  в  начале  и  конце  романа:  сначала 
маленькая девочка Москва Честнова приходит 
на  смену  старому  "темному  человеку",  а  в 
финале  Груняхин  вытесняется  на  периферию 
собственного существования приемным сыном 
Семеном.  В  начале  и  конце  романа  можно 
обнаружить также мотив "брака как поединка", 
уходящий корнями в древние представления о 
производительном  акте  как  борьбе  противо-
положных  сил:  ср.  брак  Москвы  с  первым 
мужем ("Случайный  человек  познакомился 
однажды  с  Москвой  и  победил  ее  своим  чув-
ством  и  любезностью"),  с  Комягиным  (изде-
вательства  Москвы  над  ним  и  приказ  покон-
чить  жизнь  самоубийством),  а  также  брак  ее 
функциональной  заместительницы  Матрены 
Филипповны  с  Груняхиным  (постоянные  по-
боища между ними). 
Остановимся  коротко  еще  на  некоторых 
моментах переклички платоновского сюжета с 
древними  мифологическими  схемами  и  моти-
вами,  которые  весьма  широко  эксплуатирова-
лись  в  советской  литературе  и  образовали  
ее  мифопоэтическую  базу.  Как  указывают  
А.  Жолковский  и  Ю.Щеглов [3, 139], мотив 
смерти  старого  и  рождения  нового  сопровож-
дался  часто  мотивом  "необратимого  исчезно-
вения  и  забвения":  в  приведенном  ими  в  ка-
честве примера романе М. Горького «Детство» 
сюжет  завязывается  смертью  отца,  которая 
сопровождается  амнезией  героя  и  последую-
щим  переездом  и  началом  жизни  в  новом 
месте.  Эта  сюжетная  схема  полностью  вос-
производится  в  романе  Платонова:  умирает 
отец девочки, а она, "уснув и забыв все", ухо-
дит  из  дому  и, "не  помня  ни  людей,  ни  про-
странства", несколько лет скитается по России, 
пока  не  оказывается  в  Москве,  где  и  начи-
нается ее новая жизнь. Платонов использует в 
Г. С. Сапар 

211 
 
 
 
 
ISSN 1563-0223                        Bulletin KazNU. Filology series. № 3(149). 2014
фабуле  романа  и  другой  широко  распростра-
ненный мотив советской литературы, связывая 
переломный  момент  в  жизни  героя  с  истори-
ческим  переломным  моментом:  конец  старой 
жизни  Москвы  Честновой  и  начало  новой 
совпадает с Октябрьской революцией, которой 
таким  образом  приписывается  значение  боль-
шее,  чем  просто  историческое:  это  начало 
новой эпохи, новой жизни. 
Далее  фабула  романа  во  многом  строится 
на  разного  рода  реализациях  мотива  "пере-
хода", который является основным архетипом, 
лежащим  в  основе  советской  мифопоэтики. 
Герои  Платонова  переходят  из  одного  состоя-
ния  в  другое,  пройдя  при  этом  разного  рода 
испытания,  несущие  характер  инициационных 
препятствий.  В  качестве  таких  испытаний  в 
мифологических  схемах  часто  используются 
мотивы  странничества,  неприкаянности,  от-
каза  от  цивилизованного  быта,  потери  собст-
венности,  заключения  в  темном  месте,  телес-
ных  увечий  и  т.п. [3, 143-145]. В  сюжете 
платоновского  романа  легко  обнаружить 
подобные  схемы:  первый  раз  мотив  перехода 
из  одного  состояния  в  другое  с  испытанием 
встречается  в  самом  начале  романа,  в  фа-
бульном  мотиве  странствий  Москвы  Честно-
вой  по  России,  без  имущества,  нищей.  Впо-
следствии  этот  мотив  неоднократно  повто-
ряется:  Москва  Честнова  уходит  от  первого 
мужа ("не  взяв  с  собой  ни  одного  второго 
платья"), покидает хорошую квартиру в центре 
Москвы, поменяв ее на комнату в общежитии, 
и  т.д.  Мотив  отверженности,  заключения  в 
темном  месте  сопровождает  и  перерождение 
Сарториуса  в  Груняхина:  он  переживает  во 
время  загадочной  болезни  своеобразную  ква-
зисмерть,  теряя  при  этом  зрение  (символика 
смерти-тьмы),  затем,  расставаясь  со  своей 
прежней  жизнью,  странствует  по  Москве, 
прежде  чем  воскреснуть  в  новом  качестве. 
Квазисмертью  является также  ампутация ноги 
Москвы  Честновой,  сопровождающая  ее 
перерождение  в  Мусю, "хромую  психичку". 
Мотив  ампутации,  в  котором  можно  увидеть 
реализацию  мотива  "строительной  жертвы" 
соцромана,  уходит  корнями  в  эксплуати-
руемую  соцреалистической  литературой  ми-
фему  физического  кенозиса [4, 253], которая 
реализуется  в  мотиве  инициационных  лише-
ний, болезней, ранений: согласно этой мифеме, 
герой,  подвергшийся  подобной  деидентифи-
кации,  тем  не  менее  возвращает  себе  место  в 
жизни,  добивается  своего.  Так  же  и  Москва 
Честнова, несмотря на потерю ноги и хромоту, 
по-прежнему  добивается  расположения  к  себе 
мужчин,  остается  такой  же  (или  даже  более) 
привлекательной, как и раньше. 
Если всмотреться, однако, повнимательнее 
в  метаморфозы  платоновских  героев,  то 
становится очевидным, что на самом деле они 
являются  манифестацией  не  архетипа  пере-
хода,  а  архетипа  "сохранения,  восстановления 
исходного  статуса  героев",  к  которому,  со-
гласно  мнению  И.  Смирнова,  восходит  ста-
линистский роман [4, 246-247]. Переходы пла-
тоновских  героев  из  одного  качества  в  другое 
на самом деле носят только внешний, мнимый 
характер,  ведь  какие  бы  меры  они  ни  прини-
мали, какие бы испытания судьбы они ни про-
ходили,  чтобы  изменить  свою  жизнь,  они 
остаются  одними  и  теми  же,  возвращаются  в 
исходную  точку,  не  могут  уйти  от  себя.  Эта 
неизменность  жизни  и  невозможность  что-то 
изменить  оценивается  Платоновым  амбива-
лентно:  с  одной  стороны,  вечный  круговорот 
жизни,  в  котором  все  лишь  повторяется  и  нет 
места  личностному  и  общественному  про-
грессу,  вызывает  у  Платонова  глубокую  скорбь 
и  оценивается  отрицательно  (отсюда  трагич-
ность  образов  Москвы  Честновой  и  Сарто-
риуса-Груняхина),  но,  с  другой  стороны,  и 
радикализм  нового,  который  утверждает  себя 
полным  забвением  и  уничтожением  старого, 
тоже  осуждается  Платоновым:  недаром  пре-
образовательные  проекты  героев  Платонова  и 
сами  герои  в  своем  пафосе  радикально  все 
изменить  гротескны  и  в  конце  концов  терпят 
фиаско. 
М.  Дмитровской [5,  99] высказана  мысль, 
что  сюжет  романа  "пришел  в  противоречие  с 
первоначальным  замыслом";  действительно, 
анализ мотивной структуры романа и ее реали-
зации  в  сюжете  показывает,  что  фабула  ро-
мана,  отчасти  заимствованная  из  советских 
производственных  романов  и  советских  кино-
комедий,  задуманная  как  рассказ  о  герои-
ческой  жизни  новой  советской  молодежи, 
претерпевает  в  своем  сюжетном  воплощении 
существенное  изменение:  для  сюжета  значи-
тельной  оказывается  не  история  молодых 
людей,  описание  их  трудового  энтузиазма  и 
перипетий  их  любви,  а  судьба  идей,  вопло-
щенных  в  судьбе  героев:  идея  бессмертия, 
загадка  человеческого  бытия,  проблематика 
духовного и телесного начал, разума и чувства 
и  т.д.  Сюжетная  реализация  фабулы  меняет 
также  тон  повествования:  вместо  задуманной 
героики,  содержащейся  в  фабуле,  сюжет  со-
держит пародийные и трагедийные черты, что 
Мифопоэтический пласт романа «Счастливая Москва» 

212 
 
Вестник КазНУ. Серия филологическая. № 3(149). 2014
 
в результате приводит к тому, что «Счастливая 
Москва»  прочитывается  отнюдь  не  как  совет-
ский роман о новой жизни, а как философское 
размышление  о  тупиках  человеческого  созна-
ния,  о  трудной  судьбе  человека  в  конкретно-
историческом и вечно-экзистенциальном плане. 

жүктеу/скачать 3,99 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: