Общественные науки, история, философия

7 
 
ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАУКИ, ИСТОРИЯ, ФИЛОСОФИЯ 
 
 
ПРОБЛЕМА ЦЕННОСТЕЙ В «МАЛЕНЬКОМ ПРИНЦЕ» В СВЕТЕ СОВРЕМЕННОСТИ 
 
Бондаренко Ю.Я., к.ф.н., профессор, Попова Л.Е., студентка 
Костанайский государственный университет им. А. Байтурсынова 
 
Мақала әйгіле Антуаны де Сент-Экзюперидің әр ойыма бағытталған. 
Статья посвящена размышлениям о современном звучании знаменитого произведения Антуана де Сент-Экзюпери. 
The article is devoted to the analysis of modern approach to the famous work by Antuan de Saint-Exupery. 
 
О писателях принято шутить, что есть писатели « почитаемые» и есть «читаемые». Сент-Экзюпери 
один  из  тех,  кто  не  только  почитаем,  но  и  читаем.  Более  того,  затронутые  им  проблемы  –  затронутые 
ненавязчиво,  с  мягким  юмором,  волнуют  нас  и  сегодня.  Особенно  примечателен  в  этом  отношении 
всемирно  известный  «Маленький  принц».  О  нем  написано  множество  самых  разнообразных  работ  и, 
казалось  бы,  что  еще  можно  добавить?    Но,  написанный  в  1943  -  за  год  до  гибели  писателя  и  военного 
летчика    в  воздушном    бою,  «Маленький  принц»  и  сегодня  не  просто  приковывает  наше  внимание,  а 
побуждает со-размышлять вместе с писателем именно о нашем собственном мире, в чем-то столь отличном 
от  мира  сороковых  годов  прошлого  века,  а  в  чем-то  и  очень  его  напоминающим.  Собственно  же 
размышления  над  глубоким  художественным  произведением  никогда  не  будут  лишь  повторами  уже 
сказанного. Ведь глубокие художественные, философские и художественно философские вещи всегда, как 
минимум, двоятся: с одной стороны в них звучит то, что принято называть «вечными проблемами», с другой 
же, каждая новая эпоха придает им новую окраску  – подобно тому, как утро, день, вечер, пасмурная либо 
солнечная погода способны менять в глазах видящего один и тот же пейзаж. Более того, тот постсоветский 
мир, в котором мы живем,  его ценности в огромнейшей мере сблизились с миром тех ценностей, которые 
так иронично высвечиваются в «Маленьком принце». 
В небольшой этой, но подлинно философской сказке, многие фразы из которой стали крылатыми, 
перед глазами читателя входят  в соприкосновение и сопоставляются два, оказывающихся параллельными 
мира: мир детей и живой природы, и мир взрослых, погруженных в свои «серьезные» дела.  
Проблема детей и взрослых,  «отцов и детей», вообще-то вечная. Еще древнее Двуречье донесло к 
нам сквозь тысячелетья текст, в котором школьник вздыхает о том, как он от всего сердца ненавидит школу, 
как    то  место,  где  господствует  вездесущий  «человек  с  хлыстом»,  жестоко  наказывающий  ученика  за 
малейшие провинности. Однако у Сент-Экзюпери взрослый и ребенок – не просто люди разного возраста. 
Это еще и существа природного и бюрократически формализуемого, и одновременно «рыночного» мира»  - 
того самого мира, который так властно дает нам о себе знать в последние десятилетия. 
Подобно мальчугану из андерсоновского «Голого короля», Маленький Принц, да и такие сказочные 
персонажи, как цветок, высвечивают мнимость многозначительной суеты «взрослых», пустоту, способную 
скрываться под этой мнимой многозначительностью и одновременную мелкость дел и забот, поглощающих 
внимание взрослых. Вот, например, встреченный Маленьким Принцем, цветок, на вопрос, где же в песчаной 
стране  люди,  отвечает:  «Люди?...    Я  видел  их  несколько  лет  назад.  Но  кто  знает,  где  они  теперь.  Их  все 
время носит ветром. У людей нет корней, потому им очень тяжело живется» [1, сс.66 – 67]. 
Да и ценят-то,  все, с чем соприкасаются, эти «взрослые» как-то по странному. Они «любят всякие 
цифры.  Если  вы  говорите  им,  что    завели  нового  друга,  они  никогда  не  спрашивают  о  том,  что 
действительно важно: какой у него голос, какие игры он считает самыми увлекательными, собирает ли он 
бабочек. Вместо этого они спрашивают, сколько ему лет, сколько у него братьев, сколько он весит и сколько 
зарабатывает его отец. Они думают, что только из этих цифр можно что-то узнать о человеке. 
А  если  вы  скажете  взрослым:  «Я  видел  красивый  домик  из  розового  кирпича,  с  геранью  на 
подоконниках и с голубями на крыше», они так и не поймут, что это был за домик. Вам придется сказать:  
«Я  видел  дом,  который  стоит  сто  тысяч  франков».  Вот  тогда  взрослые  воскликнут:    «О,  какой  славный 
домик!» [1, сс.16 – 17]. 
Поразительно!  Но  в  условиях  глобализации  те  самые  «цифры»  -  «числа»,  которые,  вместо  того, 
чтобы,  следуя  Пифагору,  помогать  нам  в  постижении  тайн  мирозданья,  превращаются  в  шторы,  не 
пропускающие  к  нам  свет  подлинной  жизни,  словно  вирусы,  проникли  и  в  нашу  нынешнюю  реальность. 
Вчитайтесь только повнимательнее в описание планеты, которая стала «вотчиной дельца», и той, где живет, 
упоенный своей работой географ. 
Первый занят тем, что он копит.  Но что он копит, чем владеет? – Он «человек серьезный» и по его 
точным  подсчетам  обладает  пятьсот  одним  миллионом  шесть  сот    двадцатью  двумя  тысячами  семьсот 
тридцать одной звездой. 
На  вопрос  же  Принца,  чего  хорошего  в  этом  богатстве,  делец  уверенно  отвечает:  «Богатство  дает 
мне возможность приобрести новые звезды, если их кто-нибудь откроет» [1, сс.49 – 50]. 

8 
 
Иными  словами,  перед  нами  человек  с  целью  –  фантомом,  с  целью,  которая  растворяется  в 
бессмысленности,  и  не  случайно  рассуждения  дельца  напоминают  Маленькому  Принцу  рассуждения 
Пьяницы 
Но вот, перед Принцем шестая планета, где обитает тот, кто пишет толстые книги.  Однако и этого 
писателя интересует не подлинная жизнь, а  накатанные колеи схем и  формальных требований  [1.  гл.15]. 
Поэтому и он оказывается совсем не тем человеком, который «занят настоящим делом»    [1. с.57]. Ведь его 
знания оторваны от жизни, и он не в силах ответить на самые простые вопросы, вроде таких, как много ли 
на его планете океанов, есть ли на ней горы, города, реки, пустыни. Цветы из-за их «эфемерности» тоже вне 
круга знаний и интересов «географа. 
Незамысловатый  этот  образ,  равно,  как  и  предыдущие  рожден  десятилетия  назад,  в  мире, 
сотрясаемом  Мировой  войной,  но  так  и  кажется,  что  это  о  нас,  о  той  «взрослости»,  которую  мы  не 
раздумывая  черпаем  и  из  так  называемого  «Запада»,  и  из  нашего  собственного  прошлого,  и  не  просто 
черпаем,  а  и  умножаем,  возводим  в  степень  ее  пародийность.  Ведь именно  сегодня,  говоря  языком  Эриха 
Фромма  «иметь»  у нас сплошь и рядом значит больше, чем  «быть», когда важно не то, что некто реально 
может сделать. а то, чем он обладает. включая как сугубо материальные ценности, так и звания. должности, 
и  т.д.  и  т.п.  а  отчеты,  учеты,  подсчеты  во  многих  сферах нашей  нынешней  жизни  становятся    куда  более 
востребованными, чем реальная работа. 
Более того, при оценке истинности и значимости познавательной деятельности, куда боле значимой, 
чем  сама  эта  деятельность  все  чаще  становится  форма,  в  которую  она  облекается.  Вчитайтесь  только  в 
обсуждение  открытия  «астероида  Б-612»  турецким  астроном  и  вам  покажется,  что  это  –  и  острейшая 
пародия на организацию современной научной деятельности. Так, пока докладывающий о своем открытии 
ученый  был  одет  на  турецкий  лад,  «никто  не  хотел  ему  верить.  Такие  уж  они  люди  –  эти  взрослые»…2 
Когда же тот же астроном «повторил свое сообщение уже в роскошном и вальяжном костюме … его доклад 
получил  всеобщее  признание»  [1,  сс.15  -16]  Не  то  ли  мы  видим  и  сегодня,  когда  признание  научной 
деятельности  (да  и  только  ли  ее?)  в  огромнейшей  мере  зависит  от  того,  «костюма»,  в  который  она 
облачена?.. 
Вполне  понятно,  что  охватить,  и,  тем  более,  дать  даже  поверхностный  анализ  всех  основных 
социально-философских    проблем,  высвеченных  в  «Маленьком  принце»  в  одной  небольшой  статье 
физически  невозможно.  Но,  завершая  этот  краткий  экскурс  в  поразительно  современное  творение  Сент-
Экзюпери, хотелось бы напомнить слова Маленького Принца: «Самое главное – то, что незримо…» [1, с.90]. 
Сколько в них глубочайшего смысла и богатейших возможностей для интерпретаций – той пищи для живой 
мысли, без которой плодотворное воспитание и образование невозможны. 
 
Список литературы: 
 
1.
 
Антуан де Сент-Экзюпери. Маленький принц с рисунками автора. – М6 Бамбук, 2000. 
 
 
УЛИТКА НА СКЛОНЕ ЭПОХИ. О ФАНТАСТИЧЕСКОЙ ПОВЕСТИ БРАТЬЕВ СТРУГАЦКИХ 
 
Бондаренко Ю.Я., к.ф.н., профессор, 
Костанайский государственный университет им. А. Байтурсынова 
 
Мақала атақты кеңес фантастары ағайынды Стругацкийлердің ең проблемдік еңбектері бірінің жағдайына арналған . 
Статья  посвящена  современному  звучанию  одной  из  самых  проблемных  работ  знаменитых  советских  фантастов  братьев 
Стругацких. 
The  article  is  dedicated  to  the contemporary  sounding  of  one  of  the  most  problem  work  written  by  famous  soviet  fantasy  authors  -
Arkadiy and Boris Strugatckiy.    
                                       
                                Фанфары поют про пленительный взлет. 
                                                                                                                      Купаются в славе поэты и власти. 
                                                                                                                     Все чинно, все в деле и цвете. Да вот. 
                                                                                                                     Улитка по склону Эпохи ползет 
                                                                                                                     И Хищные Вещи разинули пасти. 
 
Повесть Стругацких «Улитка на склоне» с непростой литературной судьбой. Увидела свет далеко не 
сразу.  Когда  же  увидела,  для  многих  стала,  как  сейчас  сказали  бы,  брендовой,  проще  говоря,  оказалась  в 
струе.  Кого-то  просто  привела  в  восторг.  И  не  случайно.  Сатира  видна  невооруженным  глазом.  Хлесткая, 
безыскусная, но предельно (а, может быть для цензоров и «запредельно»?) смелая. 
Правда,  оговорюсь  сразу:  эстетика  повести  –  не  моя.  Как  и  эстетика  пастернаковского  «Доктора 
Живаго».  Только  «Доктор»  показался  мне  пресным,  лишенным  цвета.  Лишь  описание  творчества 
напоминало  мне  солнечный  цвет,  пробивающийся  сквозь  узоры  на  морозном  стекле.  В  «Улитке...»  же, 
опять-таки,  не  для  Высшего  Судии,  а  для  меня  лично,  слишком  уж  много  грязи,  слизи,  сумбура.    Хотя, 

9 
 
опять-таки,  поневоле  вспоминается  Евтушенко  тех  далеких  лет,  оправдывавший  длинноты  в  своих  стихах 
тем, что будь они короче, слишком уж очевидной была бы дерзость неофициозной мысли. 
Но  какое  нам,  сегодняшним,  дело  до  сатиры,  а  то  и  незатейливого  зубоскальства  лет  минувших? 
Ведь отнюдь не всякая сатира и даже очень смелая – свидетельство таланта. Не зря же Жванецкий заметил, 
что в советское время взлететь на гребень славы было легче: в условиях ограничений достаточно было быть 
либо  смелым,  либо  талантливым.  А  сегодня  смелостью  особенно  не  удивишь.  Приходиться  уповать  на 
талант. 
Что  касается  таланта  Стругацких,  да  и  не  только  их  одних,  судить  не  берусь.  Пусть  здесь  судит 
время и профессионалы-литераторы.  Когда же речь доходит до их сатиры, то встает вопрос: а не останется 
ли  она  реликтом,  артефактом  матушки-Истории?  Есть  же  римская  сатира,  блистательная  эразмовская 
«Похвала  глупости»,  Рабле…      Но  кто  их  сегодня  особенно  читает,  кроме  разве  что  студентов  и 
специалистов?  Любо нам это или нет, но, скорее всего, они, подобно наконечникам стрел, стали клинков и 
чугунным ядрам, уже прочно заняли свое место в музейных витринах, утратив  былое назначение разящего 
врага оружия. 
Вполне  может  быть,  что  это  так.  Не  буду  спорить.  Просто  предлагаю  вместе  с  читателем 
прикоснуться – только прикоснуться лишь к некоторым из сатирических стрел Стругацких. 
Вот извечная проблема человека. Человека и свободного времени. Проблема, поднята тогда, когда 
вещали:    «Партия  торжественно  провозглашает:  нынешнее  поколение  советских  людей  будет  жить  при 
коммунизме».  А  что  такое  коммунизм,  как  не  такое  обилие  сил,  средств  и  свободного  времени,  когда 
каждый сможет демонстрировать миру свою разносторонность? – Прямо -_мечта  Маяковского, писавшего 
о  папашах,  которые  и  землю  попашут,  и  стихи  попишут..  Но  вот  всяк  ли,  окунувшись  в  океан  свободы, 
посвятит себя творчеству? – Один из героев повести, сомневаясь в этом, замечает своему знакомому:  «Это 
тебе  только  кажется.  Не  будешь  ты  меня  слушать.  И  сочинять  не  будешь.  Повыпиливаешь  по  дереву,  а 
потом  к  бабам  пойдешь.  Или  напьешься.  Я  же  тебя  знаю.  И  всех  я  здесь  знаю.  Будешь  слоняться  от 
хрустальной  распивочной  до  алмазной  закусочной.  Особенно  если  будет  свободное  расписание.  Я  даже 
подумать боюсь, что будет, если дать вам свободное расписание…»  [1, с. 90]  
Вроде  частный  штришок.  А  ведь  любопытно  было  бы  подумать,  как  сегодня,  пусть  не  при  том, 
книжном коммунизме, владеют своим свободным временем и деньгами те, у кого всего этого в избытке? 
Этот вопрос органически срастается с вопросом о сущности человека и прогресса, вопрос, который 
стал  будоражить  умы  советских  людей  со  времен  Оттепели,  взметнувших  ввысь  строки  А.Вознесенского:  
«Все  прогрессы  реакционны,  если  рушится  человек».  Вот  герой  Стругацкий  касается    книги,  размышляя:  
«Те, кто тебя читает,  тоже становятся добрыми и честными. Хотя бы на время. Хотя бы с самими собой…  
Но  ты  знаешь,  что  есть  такое  мнение,  что  для  того,  чтобы  шагать  вперед,  доброта  и  честность  не  так  уж 
обязательны.  Для  этого  нужны  ноги.  И  башмаки.  Можно  даже  немытые  ноги  и  нечищеные  башмаки. 
Прогресс  может  оказаться  совершенно  безразличным  к  понятиям  доброты  и  честности,  как  он  был 
безразличен к этим понятиям до сих пор. Управлению, например, для его правильного функционирования 
ни  честность,  ни  доброта  не  нужны.  Приятно,  желательно,  но  отнюдь  не  обязательно.  Как  латынь  для 
банщика. Как бицепсы для бухгалтера…. Но все зависит от того, как понимать прогресс. Можно понимать 
его  так,  что  появляются  эти  знаменитые  «зато»:  алкоголик,  зато  отличный  специалист;  распутник,  зато 
отличный проповедник; вор ведь, выжига, но зато какой администратор! Убийца, зато как дисциплинирован 
и  предан.  А  можно  понимать  прогресс.  как  превращение  всех  людей  в  добрых  и  честных    И  тогда  мы 
доживем  когда-нибудь  до  того  времени,  когда  будут  говорить:  специалист  он,  конечно,  знающий,  но 
грязный тип, гнать его надо…»  [1, с. 45]  
Но  этот  прогресс  –  прогресс  фантазии  авторов.  Потому-то  в  финале  повести,  один  из  ее  героев, 
оказавшийся  волею    судьбы  связанным  с  жителями  изучаемого  и  преобразуемого  Леса,  произносит  свой 
горький монолог:    «Какое мне дело до их прогресса, это не мой прогресс;  я и прогрессом-то  его называю  
только потому, что  нет другого подходящего слова…     Здесь не голова выбирает.  Здесь выбирает  сердце. 
Закономерности  не  бывают  плохими  или  хорошими,  они  вне  морали.  Но  я-то  не  вне  морали!  Но,  может 
быть,  дело  в  терминологии,  и  если  бы  я  учился  языку  у  женщин.  все  звучало  бы  для  меня  иначе:  враги 
прогресса,  зажравшиеся  бездельники…  Идеалы…  Великие  идеи…  естественные  явления  природы…      И 
ради этого уничтожается половина населения! Нет, это не для меня…»  [1, с. 188]  
Перед  нами  многовековая  загадка  сфинкса  Истории:  проблема  отношения  прогресса  и  морали, 
крайние полюса которой так четко высвечены еще у Гегеля и Достоевского. С одной стороны  – торжество 
Мирового  Духа,  воплощенного  в  Личностях,  неподсудных  обычной  морали.  С  другой  –  слеза  ребенка, 
которой могут не стоить величайшие достижения того, что  называют прогрессом. 
И  вопрос  этот  врастает  в  гущу  самой  жизни,  причем  самой  современной:  в  нем  и  гулы  споров  о 
глобализме  и  так  называемом  «золотом  миллиарде»,  и  ломка  копий  вокруг  так  называемой  «рыночной 
экономики»  не  менее,    а,  может  быть,  и  более  чуждой  сантиментов  и  простых  человеческих  чувств,  чем 
жизнь в периоды революционных ломок и гражданских войн. 
Но… обратим внимание: Стругацкие, вроде бы, и мимолетом, в ворохе образов и коллизий в духе 
скорее фэнтэзи, а не научной фантастики, касаются проблем лингвистики, языка. И снова всплывает мысль: 
только  ли  для  музейной  витрины  их  рассуждения?  Судите  сами,  перечитав  пару,  воспроизведенных  здесь 

10 
 
фрагментов.  Первый  –  отрывок  из  пародийного  «Проекта  директивы  о  привнесении  порядка»:  «На 
протяжении последнего года Управление по лесу  существенно улучшило свою работу и достигло высоких 
показателей во всех областях своей деятельности. Освоены, изучены, искоренены и взяты под вооруженную 
и научную охрану многие сотни гектаров лесной территории…»  [1, с. 176]  
Второй – размышления Кандида о словах и явления, маскируемых ими:  «Я видел гибель лукавой 
деревни, холм, похожий на фабрику живых существ… гибель, фабрика, расправа…. Это же мои слова, мои 
понятия.  Даже  для  Навы  (жительницы  леса  –  Ю.Б.)  –  это  не  гибель, а  Одержание…  Но  я-то  не  знаю,  что 
такое Одержание. Мне это страшно, мне это отвратительно… и, может быть, надо говорить не  «жестокое и 
бессмысленное  натравливание  леса  на  людей»,  а  «планомерное,  прекрасно  организованное,  четко 
продуманное  наступление  нового  на  старое»,  «своевременно  созревшего,  налившегося  силой  нового  на 
загнившее  бесперспективное  старое»…  Не  извращение,  а  революция.  Закономерность…»    [1,  с.  183]  
(Сравните со строками ироничными Евг. Евтушенко:  «Исправить  – значит уничтожить. Но только не под 
барабан». – Здесь о той же лукавой игре словами). 
Конечно  же,  перед  нами  пародия  на  выспренние-запутанный  язык  своего  времени.  Но  как  она 
созвучна  времени  нашему,  буквально  разбухающему  от  расползающихся,  словно  пена  из  бокала  с  пивом 
слов типа «инновации», «бренды», «мэйн-стримы» и прочая, и прочая, за которые, подчас не больше мысли 
и реальных дел,  чем за словами, льющимися потоком в «Улитке на склоне». 
Не  удивительно,  что  для  Стругацких  подобные  потоки  слов  не  только  сокрытие  сути,  но  и 
прикрытие  имитационной  деятельности,  когда,  казалось  бы,  все  при  деле,  а    особого  продвижения  не 
заметно.    Скажем,  как  в  костанайском  сквере,  где  стало  традицией  из  года  в  год  рубить  одни, 
жизнеспособные  деревья,  называя  это  озеленением  и  благоустройством,  и  сажать  другие,  гибнущие  так 
регулярно, что на их место вновь и вновь селятся новые, зачастую столь же обреченные на гибель саженцы. 
Деятельность,  как  и  на  иных  городских  улицах,  налицо.  Озеленение  в  действии.  А  самой  зелени  местами 
становится все меньше и меньше. Но разве это беда? – Почитайте Стругацких – и они подскажут, как  умело 
окрестить  любое  дело.  Бывает  ведь  важно  ведь  не  что  и  как  сделать,  а  как  назвать  и  как  отчитаться. 
Вслушайтесь в разговор главного героя повести с самим собой:  «… Перец, ты что-то очень мало знаешь. 
Ведь  все  работают.  Никто  почти  не  отлынивает.  По  ночам  работают.  Все  заняты,  ни  у  кого  нет  времени. 
Приказы исполняются, это я знаю, это я сам видел. Вроде бы все в порядке: охранники охраняют, водители 
водят, инженеры строят, научники пишут статьи, инженеры выдают деньги. 
Слушай, Перец, подумал он, а, может быть, вся эта карусель как раз для того и существует, чтобы 
все работали. В самом деле, знающий механик чинит машину за два часа. А потом? А остальные 22 часа? А 
если  к  тому  же  на  машинах  работают  опытные  рабочие,  которые  машин  не  портят?  Само  же  собой 
напрашивается: хорошего механика перевести в повара, а повара  – в механики. Все работают,  выполняют 
свой  человеческий  долг,  не  то,  что  обезьяны  какие-нибудь  …  и  дополнительные  специальности 
приобретают…»  Правда  у героя Стругацких этот  язвительно-благостный  монолог завершается отнюдь не 
благостно:  «В общем-то нет в этом никакой логики, кавардак это сплошной, а не логика…» [1, с. 173 – 174]   
Но к такому выводу пришел герой Стругацких. Когда же смотришь на иные СНГ-овские реформы, 
особенно в некоторых сферах, то так и мерещиться, что их вершат, заимствованные у Стругацких повара, 
поменявшие род  работы. 
Подобные  сравнения  напрашиваются  не  раз.  Так,  только  ли  о  десятилетиях  прошлого  боль, 
звучащая в, обращенных к лесу, словах Переца:  «Мы растеряли (ум, снисходительность, внимательность… 
- Ю.Б.)… у нас не хватает на это ни сил, ни времени, мы только строим памятники – все больше, все выше, 
все дешевле, а помнить – помнить мы уже не можем…» [1, с. 42] 
Заметьте, проблема исторической памяти и сегодня не менее остра, чем тогда, когда были написаны 
эти строки. И, конечно же, память не сводится только к ее внешним формам, к монументам.  И, конечно же, 
мы сегодняшние много думаем об этом и, пусть не всего последовательно и логично, но и многое пытаемся 
делать.  
Что ж, я лично предпочел бы, чтобы сатира «Улитки» оказалась на почтенных музейных полках. Но 
пока  она  и  по  сей  день  остается  оружием  и  тем,  что  дает  немало  пищи  для  мысли  нам,  сегодняшним,  по 
крайней мере, тем, кто сумеет продраться сквозь видимый бурелом причудливых образов. Но такова жизнь. 
И в этой жизни, как и в любые времена, всегда  должно оставаться место не только для директив, имитаций 
мыслительной деятельности и деятельной мысли, но и реального движения. А это значит, что думающий и 
жаждущий  деятельности  человек  может    и  должен  подобно  героям  Стругацких    искать  разумную  точку 
приложения  своих  сил.  Правда,  успех  и  достижение  цели  не  всегда  бывают  итогом  и  самых  активных 
действий. Но и без действий-то явно ничего не будет. Действий, с любовью к той частице огромного мира, в 
которой нам довелось жить. 
       
Список литературы: 
 
1. Улитка на склоне». – Ленинград: СП «СМАРТ», 1990.  1965 указан, как год написания) 
 
 

11 
 
 
ВРЕМЕННОСТЬ И ОНТОЛОГИЯ ПРИСУТСТВИЯ 
 
Дик П.Ф., к.ф.н., доцент 
Костанайский инженерно-экономический университет им. М. Дулатова 
 
 
 
 
 
Адам экзистенциясының уақытша болуы ұсынылған. 
Представлена временность экзистенции человека. 
The temporality of person‘s existence is presented. 
 
Размышляя  о  сущности  человека  как  месте  бытия,  М. Хайдеггер  подчѐркивает,  что  в  книге 
происходит  не  просто  замена  слова  «мышление»  словом  «время»,  а  «Бытие  и  время»  есть  иная  область 
вопрошания.  Возможность  вопрошания  означает  способность  пожизненно  ждать.  Для  этого  вопрошания 
существенным «является не счѐт (Zahl), а подходящее время (Zeit), т. е. подобающий момент и подобающее 
терпение» [2, с. 278]. «Анализ историчности присутствия пытается показать, что это сущее не потому 
«временно»,  что  «выступает  в  истории»,  но  что  оно  наоборот  экзистирует  и  способно  экзистировать 
лишь потому что в основании своего бытия оно временно» [1, с. 376]. 
По  Хайдеггеру,  временность  есть  исходная  онтологическая  основа  экзистенциальности 
присутствия.  Из  временности  становится  понятной  целость  бытия  присутствия  как  заботы.  Онтология 
присутствия  рассматривается  через  его  временной  смысл.  Тогда  повседневность  есть  модус  временности. 
Анализ  присутствия  позволяет  понимать  временность  в  связи  с  историчностью.  В  бытии  забота  требует 
времени,  из  опыта  временности  присутствия  возникает  общепринятое  понятие  и  традиционная  концепция 
времени. Поиск исходного времения временности позволяет осмыслить бытие посредством времени. 
Бытие  к  смерти  открывает  присутствию  затерянность  человека  в  самости  и  ставит  перед 
возможностью  быть  самим  собой,  то  есть  в  отрешившейся  от  иллюзий  свободе  к  смерти.  Свидетельство 
способности быть самим собой в обыденном самотолковании предстаѐт как голос совести. Зов совести как 
модус  речи  свидетельствует  о  присутствии  и  размыкает  присутствие,  то  есть  вызывает  его  самость  из 
потерянности в людях. Совесть есть зов заботы, забота есть присутствие в своей основе. Воля иметь совесть, 
через  волю  собственная  разомкнутость  есть  решимость,  интепретированная  как  исходная  истинность. 
Решимость как собственное бытие-собой вводит самость в собственно бытие-в-мире, в заботливое со-бытие 
с  другими,  с  людьми.  В  уверенной,  то  есть  заступающей  в  смерть  решимости  проступает  исходно 
временность в собственном целом бытии присутствия. Временность может себя временить. Возвращаясь к 
себе,  решимость  вводит  себя  в  ситуацию.  Бывшесть  возникает  из  будущего.  Бывшествующее  настающее 
выпускает из себя настоящее. «Этот феномен, как бывшествующе-актуализирующее настающее единый, мы 
именуем временностью» [1, с. 326]. Поздний Хайдеггер говорит о четырѐхмерности времени. «Что, однако, 
мы  называем  при  перечислении  четвѐртым,  по  сути  дела  –  первое,  т.  е.  всѐ  собою  определяющее 
протяжение» [3, с. 400]. Временность проясняет целость бытия присутствия как заботы. Анализ присутствия 
позволяет понимать временность в связи с историчностью. «А когда судьбоносное присутствие как бытие-в-
мире  сущностно  экзистирует  в  событии-с-другими,  его  событие  есть  событие  и  определяется  как 
исторический путь. Так мы обозначаем событие общности, народа» [1, с. 384]. 
По  Хайдеггеру,  временность  есть  исходная  онтологическая  основа  экзистенциальности 
присутствия.  Из  временности  становится  понятной  целость  бытия  присутствия  как  заботы.  Онтология 
присутствия  рассматривается  через  его  временной  смысл.  Тогда  повседневность  есть  модус  временности. 
Анализ  присутствия  позволяет  понимать  временность  в  связи  с  историчностью.  В  бытии  забота  требует 
времени,  из  опыта  временности  присутствия  возникает  общепринятое  понятие  времени  и  традиционная 
концепция  времени.  Поиск  исходного  времения  временности  позволяет  осуществить  осмысление  бытия 
посредством  времени.  Временность,  заключает  философ  М. Хайдеггер,  есть  основание  экзистирования, 
присутствия  и  бытийный  смысл  заботы.  «Поэтому  исходный  способ  временения  самой  экстатичной 
временности должен делать возможным экстатичный набросок бытия вообще» [1, с. 437]. 
М. Хайдеггер  представляет  специфику  временности  человека  в  связи  с  пониманием  бытия  как 
события.  «Поскольку  бытие  и  время  имеют  место  только  в  событии,  этому  последнему  принадлежит  та 
особенность, что им человек как тот, кто внимает бытию, выстаивая в собственном времени, вынесен в своѐ 
собственное существо. Так сбывающийся, человек принадлежит к событию» [3, с. 405]. 
Предполагаем,  что  экстатичная  религиозность  в  его  интерпретации,  есть  «смутное»  переживание 
неясности природы божественного в эпоху абсолютизации человека. Абсолютизация на словах, а по сути – 
профанация временного существа человека в плоском мифе и заурядной мистификации. Религиозность как 
общение  реального  человека  с  идеалом  человека,  некий  гибрид  теизма  с  интерпретацией 
антропологического материализма Л. Фейербаха, осуществлѐнный в Новое и «Новейшее» время. Если так, 
то  перед  исследователем  открываются  новые  горизонты  в  понимании  существа  религиозности  в 

12 
 
современности.  Это  реальная  возможность  и  даже  неизбежность  трансформаций  «обезбоженности», 
включая формы обожания-освящения фактов вековечной временности со-бытия человека с миром человека, 
толкуемые  как  события  священной  вневременности  Абсолюта-Бога  Средневековья.  Включая 
противостояние «сектизма» (нонконформизм) и «асектизма» (конформизм). 
Проблема  соотношения  личности  и  массы  у  М. Хайдеггера  выражается  в  экзистенции  человека, 
других и людей. «Другие» это те, в среде и среди которых находится человек. Со-бытие осуществляется как 
соприсутствие.  В  соприсутствии  и заботе  другие  суть  то,  чем  они  заняты.  В  занятости  с  другими  человек 
заботится о своѐм отличии. Человек дистанцируется от других. Другие не в определѐнности есть «люди». В 
незаметности  люди  развѐртывают  диктатуру  «как  люди».  «Люди,  которые  не  суть  нечто  определѐнное  и 
которые  суть  всѐ,  хотя  не  как  сумма,  предписывают  повседневности  способ  быть»  [1,  с.  127].  Дистанция, 
уравнение  конституируют  «публичность».  Публичность  нечувствительна  к  подлинности  и  потому  выдаѐт 
скрытое  за  общеизвестное.  Так,  упрощением  бытия,  укрепляется  господство  людей.  Каждый  оказывается 
другим  и  никто  самим  собой.  «Самость  повседневного  присутствия  есть  человеко-самость,  которую  мы 
отличаем  от  собственной,  т.  е.  собственно  взятой  на  себя  самости.  Как  человеко-самость  присутствие 
всегда  рассеяно  в  людях  и  должно  себя  сперва  найти»  [1,  с.  129].  Собственное  бытие  «самости»  есть 
экзистенция варианта людей как сущностного экзистенциала. 
Оптимизм  экзистенциального  понимания,  связь  личности  с  людьми  К. Ясперс  доказывает 
коммуникацией,  рождѐнной  философствованием.  «Основным  вопросом  становится  вопрос:  какие  мысли 
необходимы,  чтобы  стала  возможной  самая  глубокая  коммуникация?  Если  для  меня  разрушится  всѐ,  что 
претендовало  на  значение  и  ценность,  останутся  люди,  с  которыми  я  состою  или  могу  состоять  в 
коммуникации, и только с ними останется то, что есть для меня подлинное бытие» [5, с. 119]. 
В  несобственной  историчности  люди  уклоняются  от  выбора.  Они  понимают  прошлое  из 
актуальности сего дня. Временность собственной историчности есть прекращение актуализации сего дня и 
уход  от  привычек  людей.  В  этом  процессе  человек  в  своей  бытийно-исторической  сути  превращается  в 
личность. «Человек не господин сущего. Человек пастух бытия. …Человек – сосед бытия» [3, с. 208]. 
Хайдеггер, отталкиваясь от определения человека как разумного существа, приходит к пониманию 
размышляющего человека, личности.  «Потому что  человек  – это мыслящее, т. е. осмысляющее существо» 
[4, с. 105]. Размышление доступно каждому; достаточно остановиться на ближайшем и подумать о ближнем 
здесь и сейчас, на своей земле и в мировой истории. Однако мы чаще развлекаемся, чем думаем, замечает 
он.  Мы  скорее  бездумные,  хотя  не  утратили  способность  думать.  Проблема  в  избегании  мышления,  что 
является основой бездумности. 
Что  же  станет  основой  будущего  укоренения  человека?  Для  ответа  на  вопрошание  философ 
предлагает  испытать  осмысляющее  мышление.  Отношение  к  миру  техники  должно  быть  простым  и 
спокойным.  Мы  принимаем  отношение  отрешѐнности  от  вещей,  то  есть,  используем  их  в  повседневности 
как вещи, зависящие от некоего высшего. «Я называю поведение, благодаря которому мы открываемся для 
смысла,  потаѐнного  в  мире  техники,  открытостью  для  тайны»  [4,  с.  110].  Отрешѐнность  от  вещей  и 
открытость тайне даст нам возможность выстоять в мире техники, не опасаясь его, и увидеть новую почву 
укоренения или новый облик старой родины. При условии, что мы сохраним свою сущность, осмысляющее 
раздумье,  останемся  размышляющим  существом  и  потому  не  позволим  вычисляющему  мышлению  стать 
одним  и  единственным  практикуемым  человечеством.  «Если  отрешѐнность  от  вещей  и  открытость  для 
тайны пробудятся в нас, то мы выйдем в путь, который ведѐт нас к новой почве для коренения и стояния. На 
этой почве творчество может пустить новые корни и принести плоды на века» [4, с. 111]. 
Творчество по-старому должно быть переосмысленным. Возможно, замечает Хайдеггер, человек на 
протяжении  многих  веков  слишком  много  действовал  и  слишком  мало  мыслил.  Величие  человека  в 
принадлежности  бытию,  следовательно,  необходимо  хранить  истинное  существо  бытия.  Главная 
необходимость  –  ощутить  существо  бытия  как  вызов  нашей  мысли.  «Всѐ  это  нам  удастся  только  в  том 
случае, если прежде вопроса, который кажется всегда ближайшим и звучит с уникальной настоятельностью: 
―Что делать?‖, мы задумаемся о другом: ”Как начать думать?” Потому что думать – значит действительно 
действовать,  если  действием  зовѐтся  со-действие  существу  бытия»  [3,  с.  254].  Вот  ключевой  вопрос,  по 
Хайдеггеру.  Осмысление  позволяет  понять,  что  опасность  и  возможность  спасения  кроются  в  существе 
бытия;  первая  состоит  в  утрате  существа,  то  есть  забывании,  а  второе  –  в  возвращении  существа  в  сферу 
сущего,  –  хранение  истины  бытия.  Философ  предостерегает  от  пустой  любознательности  в  отношении 
опасности,  потому  что  такое  знание  может  навредить  неподготовленному  человеку,  может  его  погубить. 
Только  став  пастухом-хранителем,  ходящим  за  истиной  бытия,  то  есть  осознающим  существом,  человек 
может ждать прихода события бытия. 
 

жүктеу/скачать 7,13 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: