Глава 1. Алфавитный принцип в истории культуры
третий вид сущности, причастный природе тождественного и природе иного…
[…] сделав из трех одно, он это целое, в свою очередь, разделил на нужное
число частей, каждая из которых являла собой смесь тождественного, иного
и сущности. Делить же он начал следующим образом: прежде всего отнял
от целого одну долю, затем вторую, вдвое большую, третью — в полтора раза
больше второй и в три раза больше первой, четвертую — вдвое больше вто-
рой, пятую — втрое больше третьей, шестую — в восемь раз больше первой,
а седьмую — больше первой в двадцать семь раз. После этого он стал запол-
нять образовавшиеся двойные и троиные промежутки, отсекая от той же смеси
все новые доли и помещая их между прежними долями, таким образом, чтобы
в каждом промежутке было по два средних члена, из которых один превышал
бы меньший из крайних членов на такую же его часть, на какую часть превы-
шал бы его больший, а другой превышал меньший крайний член и уступал
большему на одинаковое число. Благодаря этим скрепам возникли новые про-
межутки, по 3/2, 4/3 и 9/8, внутри прежних промежутков. Тогда он заполнил
все промежутки по 4/3 промежутками по 9/8, оставляя от каждого промежутка
частицу такой протяженности, чтобы числа, разделенные этими оставшимися
промежутками, всякий раз относились друг к другу как 256 к 243. При этом
смесь, от которой бог брал упомянутые доли, была истрачена до конца. Затем,
рассекши весь образовавшийся состав по длине на две части, он сложил обе
части крест-накрест наподобие буквы Х и согнул каждую из них в круг, заста-
вив концы сойтись в точке, противоположной точке их пересечения. После это-
го он принудил их единообразно и в одном и том же месте двигаться по кругу,
причем сделал один из кругов внешним, а другой — внутренним. Внешнее он
нарек природой тождественного, а внутреннее — природой иного <…> Когда
весь состав души был рожден в согласии с этим замыслом того, кто его состав-
лял, этот последний начал устроять внутри души все телесное и приладил то
и другое в их центральных точках. И вот душа, простертая от центра до преде-
лов неба и окутывающая небо по кругу извне, сама в себе вращаясь, вступила
в божественное начало непреходящей и разумной жизни на все времена» [Пла-
тон 2007: 516–517].
К трудному месту о «долях» и «промежутках» имеется подробный ком-
ментарий А. Ф. Лосева, который отмечает, что разделение целого тела космо-
са можно понять, только учитывая связь Платона с пифагорейской традицией
символики чисел и с учением пифагорейцев о музыкальной и мировой гармо-
нии. И, очевидно, так оно и есть.
Позднее в средневековой философии алфавитные ассоциации часто ис-
пользуются для моделирования происхождения мира: «Absurdum est autem
creaturam, id est D E vel ABC, componi ex eo quod quodlibet eorum est et ex suo
quo est, id est esse increato, cum impossibile sit illud in compositionem venire. Ведь
абсурдно, чтобы творение, т. е. D, E или А, B, С, составлялось из какого-то
16
Pаздел I. Коды и письменность
их quod est и из его quo est, т. е. из нетварного бытия, ибо невозможно, чтобы
последнее входило в состав» [Жильсон 2010: 375, 642]. В процессе модели-
рования когнитивных представлений о каком-либо феномене говорящие часто
используют алфавитную цепь в ее длине для представления материала. Как
правило, используется начальный фрагмент из первых букв А, Б, В или А, B,
С… Далее цепь как бы прерывается, и говорящий использует только начало
матрицы.
Алфавитная цепь способна нести и передавать информацию. Так, Э. Лич
отмечает: «Сначала из бесконечного количества возможных знаков мы отбира-
ем 26 и заявляем, что эти 26 значков составляют некий набор. Затем мы про-
водим инвентаризацию звуков нашей устной речи, совершенно произвольно
разрезая на части весь континуум голосовых модуляций. Затем мы закрепля-
ем произвольно выделенные звуки за произвольно выделенными буквенными
значками и окончательно наводим порядок, придумывая несколько специфи-
ческих комбинаций для тех звуков, которые остались без буквенного соответ-
ствия. Затем, наконец, нанизывая буквы в определенной последовательности,
мы создаем нечто вроде модели естественной речи или, во всяком случае, ее
идеализированной версии» [Лич 2001: 115]. Далее Э. Лич отмечает такую
особенность алфавитных знаков, как их способность моделировать ритуалы.
«Элементы ритуала (“буквы алфавита”), взятые сами по себе, ничего не зна-
чат, они обретают значение благодаря тому, что противопоставляются другим
элементам. Более того, если эти несхожие буквы можно соединять в напол-
ненные смыслом сочетания только при условии ограничения их рамками осо-
бой конфигурации (например, линейного расположения на листе бумаги), то
точно так же и несхожие между собой элементы ритуала можно соединять по-
разному для создания целостного послания, только если каждая конкретная
комбинация осуществляется в рамках общей для всех системы представлений
(при этом структура ее обусловлена тем же способом, каким создаются сами
комбинации: и в смысле пространства, и в смысле последовательности элемен-
тов)» [Лич 2001: 115–116].
Почти все древние записи греческого и латинского алфавитов как целых,
т. е. именно как алфавитов, обнаруживаются на вазах, урнах (реже других
предметах), происходящих из захоронений. Иногда их находят на предметах
утвари (например, на лампе из Помпей), украшениях. Это же относится и к
германским рунам, которые записывались на дисках — брактеатах, служив-
ших подвесками, амулетами. Тем самым объясняется первое назначение ал-
фавитов как целого: он рассматривается как средство, призванное отвести
злых духов, так называемым апотропеическим средством. (Термин проис-
ходит от греческого слова со значением «отводящий зло, злые силы»; это был
также один из эпитетов Аполлона ср. Άπόλλω Άποτρόπαιος) (см.: [Степанов,
Проскурин: 1993]).
|