Первая three invalids. Sufferings of george and harris. A victim to one hundred

earthly necessity for our getting up under
another two hours at the very least, and our
getting up at that time was an utter absurdity, it
was only in keeping with the natural cussedness
of things in general that we should both feel
that lying down for five minutes more would be
death to us.
так как не было решительно никаких оснований
встать раньше, чем через два часа, и подняться в
шесть часов было бы совершенно нелепо, мы
чувствовали, что пролежать еще пять минут для
нас равносильно смерти. Такова уже
извращенность человеческой природы.
George said that the same kind of thing, only
worse, had happened to him some eighteen
months ago, when he was lodging by himself in
the house of a certain Mrs. Gippings. He said his
watch went wrong one evening, and stopped at
a quarter-past eight. He did not know this at the
time because, for some reason or other, he
forgot to wind it up when he went to bed (an
unusual occurrence with him),and hung it up
over his pillow without ever looking at the thing.
Джордж сказал, что нечто подобное, но только
много хуже, случилось с ним года полтора назад,
когда он снимал комнату у некоей миссис
Гиппингс. Однажды вечером, рассказывал он, его
часы испортились и остановились в четверть
девятого. В то время он не заметил этого, так как
забыл почему-то завести часы, когда ложился
спать (случай для него необычный),и повесил их
над головой, даже не взглянув на циферблат.
It was in the winter when this happened, very
near the shortest day, and a week of fog into the
bargain, so the fact that it was still very dark
when George woke in the morning was no guide
to him as to the time. He reached up, and
hauled down his watch. It was a quarter-past
eight.
Случилось это зимой, перед самым коротким днем
и к тому же в туманную погоду. То
обстоятельство, что утром, когда Джордж
проснулся, было совершенно темно, не могло
послужить ему указанием. Он поднял руку и
потянул к себе часы. Было четверть девятого.
"Angels and ministers of grace defend us!"
exclaimed George; "and here have I got to be in
the City by nine. Why didn't somebody call me?
Oh, this is a shame!" And he flung the watch
down, and sprang out of bed, and had a cold
bath, and washed himself, and dressed himself,
and shaved himself in cold water because there
was not time to wait for the hot, and then
rushed and had another look at the watch.
- Святители небесные, спасите! - воскликнул
Джордж. - Мне ведь нужно к девяти часам быть в
банке! Почему меня никто не разбудил? Какое
безобразие! Он бросил часы, выскочил из
постели, принял холодную ванну, умылся, оделся,
побрился холодной водой - горячей ждать было
некогда - и еще раз взглянул на часы.
Whether the shaking it had received in being
thrown down on the bed had started it, or how it
was, George could not say, but certain it was
that from a quarter-past eight it had begun to
go, and now pointed to twenty minutes to nine.
То ли от сотрясения при ударе о постель, то ли по
какой-нибудь иной причине - этого Джордж
сказать не мог, - но так или иначе, часы пошли и
теперь показывали без двадцати девять.
George snatched it up, and rushed downstairs.
In the sitting-room, all was dark and silent:
there was no fire, no breakfast. George said it
was a wicked shame of Mrs. G., and he made up
his mind to tell her what he thought of her when
he came home in the evening. Then he dashed
on his great-coat and hat, and, seizing his
umbrella, made for the front door. The door was
not even unbolted. George anathematized Mrs.
G. for a lazy old woman, and thought it was very
strange that people could not get up at a decent,
Джордж схватил часы и бросился вниз по
лестнице. В гостиной было темно и тихо. Камин
не топился, завтрака не было. Джордж подумал,
что это позор для миссис Г., и решил высказать ей
свое мнение, когда вернется. Потом он ринулся за
своим пальто и шляпой, схватил зонтик и
устремился к выходной двери. Дверь была на
засове. Джордж обозвал миссис Г. старой
лентяйкой и нашел очень странным, что люди не
могут подняться своевременно, в подобающий

respectable time, unlocked and unbolted the
door, and ran out.
порядочным англичанам час. Он отодвинул засов,
отпер дверь и выбежал на улицу.
He ran hard for a quarter of a mile, and at the
end of that distance it began to be borne in
upon him as a strange and curious thing that
there were so few people about, and that there
were no shops open. It was certainly a very dark
and foggy morning, but still it seemed an
unusual course to stop all business on that
account. HE had to go to business: why should
other people stop in bed merely because it was
dark and foggy!
Четверть мили он бежал со всех ног, и лишь после
этого ему начало казаться странным и
непонятным, что на улице так мало народа и все
магазины заперты. Утро было, конечно, очень
темное и туманное, но нельзя же все-таки по этой
причине прекращать все дела. Ему же, например,
надо идти на работу! С какой стати другие лежат
в постели только потому, что темно и на улице
туман?
At length he reached Holborn. Not a shutter was
down! not a bus was about! There were three
men in sight, one of whom was a policeman; a
market-cart full of cabbages, and a dilapidated
looking cab. George pulled out his watch and
looked at it: it was five minutes to nine! He
stood still and counted his pulse. He stooped
down and felt his legs. Then, with his watch still
in his hand, he went up to the policeman, and
asked him if he knew what the time was.
Наконец он дошел до Холборна. Все ставни
опущены, нигде ни одного омнибуса. В поле
зрения Джорджа были три человека, из них один
полисмен, да еще воз с капустой и обшарпанный
кэб. Джордж вынул часы и посмотрел - было без
пяти девять. Он остановился и сосчитал свой
пульс. Потом наклонился и пощупал свои ноги.
Затем, не выпуская часы из рук, подошел к
полисмену и спросил, не знает ли он, который
час.
"What's the time?" said the man, eyeing George
up and down with evident suspicion; "why, if
you listen you will hear it strike."
- Который час? - спросил полисмен, окидывая
Джорджа явно подозрительным взглядом. -
Послушайте, сейчас пробьет.
George listened, and a neighbouring clock
immediately obliged.
Джордж прислушался, и ближайшие уличные
часы удовлетворили его любопытство.
"But it's only gone three!" said George in an
injured tone, when it had finished.
- Но они пробили только три! - воскликнул
Джордж обиженным тоном, когда часы кончили
бить.
"Well, and how many did you want it to go?"
replied the constable.
- А сколько же вы хотите, чтобы они били? -
спросил констебль.
"Why, nine," said George, showing his watch.
- Как сколько? Девять, - ответил Джордж,
показывая на свои часы.
"Do you know where you live?" said the
guardian of public order, severely.
- Знаете вы, где вы живете? - строго спросил его
блюститель порядка.
George thought, and gave the address.
Джордж подумал и дал свой адрес.
"Oh! that's where it is, is it?" replied the man;
"well, you take my advice and go there quietly,
and take that watch of yours with you; and don't
let's have any more of it."
- Ах, так вы вот где проживаете! - сказал
полисмен. - Послушайте моего совета: идите себе
спокойно домой, заберите с собой ваши часы и
больше так не делайте.
And George went home again, musing as he
walked along, and let himself in.
И Джордж в задумчивости отправился домой и
вошел в свою квартиру.

At first, when he got in, he determined to
undress and go to bed again; but when he
thought of the redressing and re-washing, and
the having of another bath, he determined he
would not, but would sit up and go to sleep in
the easy-chair.
Придя к себе, он хотел было раздеться и снова
лечь спать, но, подумав, что придется второй раз
одеваться, бриться и брать ванну, решил не
раздеваться и поспать в кресле.
But he could not get to sleep: he never felt more
wakeful in his life; so he lit the lamp and got out
the chess-board, and played himself a game of
chess. But even that did not enliven him: it
seemed slow somehow; so he gave chess up and
tried to read. He did not seem able to take any
sort of interest in reading either, so he put on
his coat again and went out for a walk.
Но он не мог спать - никогда в жизни он не
чувствовал себя таким бодрым. Он зажег лампу,
достал шахматы и сыграл сам с собой партию. Это
его тоже не развлекло и показалось ему скучным.
Он бросил шахматы и попробовал читать. Однако
он был, видимо, не способен заинтересоваться
чтением и потому снова надел пальто и вышел
пройтись.
It was horribly lonesome and dismal, and all the
policemen he met regarded him with
undisguised suspicion, and turned their lanterns
on him and followed him about, and this had
such an effect upon him at last that he began to
feel as if he really had done something, and he
got to slinking down the by-streets and hiding in
dark doorways when he heard the regulation
flip-flop approaching.
На улице было пустынно и мрачно. Все
полисмены, попадавшиеся Джорджу навстречу,
поглядывали на него с нескрываемым
подозрением, освещали его своим фонарем и шли
за ним следом. В конце концов это так
подействовало на Джорджа, что ему стало
казаться, будто он и вправду что-то такое
натворил. Он шел крадучись по переулкам и,
заслышав тяжелые шаги полисменов, прятался в
темные подворотни.
Of course, this conduct made the force only
more distrustful of him than ever, and they
would come and rout him out and ask him what
he was doing there; and when he answered,
"Nothing," he had merely come out for a stroll
(it was then four o'clock in the morning),they
looked as though they did not believe him, and
two plain-clothes constables came home with
him to see if he really did live where he had said
he did. They saw him go in with his key, and
then they took up a position opposite and
watched the house.
Разумеется, такое поведение только усугубило
недоверие полицейских: они подошли, отыскали
Джорджа и спросили, что он тут делает. Когда он
ответил, что ничего и что он просто вышел
прогуляться (дело было в четыре часа утра),ему
явно не поверили, и два констебля в штатском
платье проводили его до дому, чтобы убедиться,
что он действительно проживает там, где сказал.
Увидев, что у него есть свой ключ, полицейские
заняли позицию напротив дома и начали за ним
наблюдать.
He thought he would light the fire when he got
inside, and make himself some breakfast, just to
pass away the time; but he did not seem able to
handle anything from a scuttleful of coals to a
teaspoon without dropping it or falling over it,
and making such a noise that he was in mortal
fear that it would wake Mrs. G. up, and that she
would think it was burglars and open the
window and call "Police!" and then these two
detectives would rush in and handcuff him, and
march him off to the police-court.
Джордж решил затопить камин и приготовить
себе завтрак - просто так, чтобы убить время. Но
что бы он ни взял в руки, будь то совок с углями
или чайная ложка, все падало на пол; он
поминутно обо что-нибудь спотыкался и при этом
страшно шумел. Его охватил смертельный ужас
при мысли, что миссис Г. проснется, подумает,
что это воры, раскроет окно и крикнет:
"Полиция!" - и те два сыщика ворвутся в дом,
закуют его в наручники и отведут в участок."

He was in a morbidly nervous state by this time,
and he pictured the trial, and his trying to
explain the circumstances to the jury, and
nobody believing him, and his being sentenced
to twenty years' penal servitude, and his mother
dying of a broken heart. So he gave up trying to
get breakfast, and wrapped himself up in his
overcoat and sat in the easy-chair till Mrs. G
came down at half-past seven.
Постепенно Джордж пришел в болезненно-
нервное состояние. Ему представлялось, что идет
суд, что он пытается объяснить присяжным
обстоятельства дела, но никто ему не верит. Его
приговаривают к двадцати годам каторги, и его
мать умирает с горя. Поэтому он бросил готовить
завтрак, завернулся в пальто и просидел в своем
кресле, пока миссис Г., в половине восьмого, не
спустилась вниз.
He said he had never got up too early since that
morning: it had been such a warning to him.
Джордж сказал, что с тех пор он ни разу не
поднимался так рано.
We had been sitting huddled up in our rugs
while George had been telling me this true
story, and on his finishing it I set to work to
wake up Harris with a scull. The third prod did
it: and he turned over on the other side, and
said he would be down in a minute, and that he
would have his lace-up boots. We soon let him
know where he was, however, by the aid of the
hitcher, and he sat up suddenly, sending
Montmorency, who had been sleeping the sleep
of the just right on the middle of his chest,
sprawling across the boat.
Это послужило ему хорошим уроком. Пока
Джордж рассказывал эту правдивую историю, мы
оба сидели, завернувшись в пледы. Когда он
кончил, я принялся будить Гарриса веслом. Ткнув
его в третий раз, я достиг цели. Гаррис
повернулся на другой бок и сказал, что он сию
минуту спустится и хотел бы получить свои
штиблеты со шнуровкой. Однако с помощью багра
мы скоро дали ему понять, где он находится, и
Гаррис внезапно сел прямо, отбросив на
противоположный конец лодки Монморенси,
который спал на его груди сном праведника.
Then we pulled up the canvas, and all four of us
poked our heads out over the off-side, and
looked down at the water and shivered. The
idea, overnight, had been that we should get up
early in the morning, fling off our rugs and
shawls, and, throwing back the canvas, spring
into the river with a joyous shout, and revel in a
long delicious swim. Somehow, now the
morning had come, the notion seemed less
tempting. The water looked damp and chilly: the
wind felt cold.
Потом мы приподняли парусину, высунули все
вместе головы за борт, посмотрели на воду и
поежились. Накануне вечером мы предполагали
встать рано поутру, сбросить наши пледы и
одеяла и, откинув парусину, с веселым криком
броситься в воду, чтобы вдоволь поплавать. Но
почему-то, когда наступило утро, эта перспектива
представилась нам менее соблазнительной. Вода
казалась сырой и холодной, ветер прямо
пронизывал.
"Well, who's going to be first in?" said Harris at
last.
- Ну, кто же прыгнет первый? - спросил, наконец,
Гаррис.
There was no rush for precedence. George
settled the matter so far as he was concerned by
retiring into the boat and pulling on his socks.
Montmorency gave vent to an involuntary howl,
as if merely thinking of the thing had given him
the horrors; and Harris said it would be so
difficult to get into the boat again, and went
back and sorted out his trousers.
Особой борьбы за первенство не было. Джордж,
поскольку это касалось его лично, решил вопрос,
удалившись в глубину лодки и надев носки.
Монморенси невольно взвыл, как будто одна
мысль о купанье внушала ему ужас. Гаррис
сказал, что слишком уж трудно будет влезть
обратно в лодку, и стал разыскивать в груде
платья свои штаны.
I did not altogether like to give in, though I did
not relish the plunge. There might be snags
about, or weeds, I thought. I meant to
compromise matters by going down to the edge
Мне не очень хотелось отступать, хотя купанье
меня тоже не прельщало. В воде могут быть
коряги или водоросли, думал я. Я решил избрать

and just throwing the water over myself; so I
took a towel and crept out on the bank and
wormed my way along on to the branch of a tree
that dipped down into the water.
средний путь: подойти к краю берега и
побрызгать на себя водой. Я взял полотенце,
вышел на сушу и подобрался к воде по длинной
ветке дерева, которая спускалась прямо в реку.
It was bitterly cold. The wind cut like a knife. I
thought I would not throw the water over myself
after all. I would go back into the boat and
dress; and I turned to do so; and, as I turned,
the silly branch gave way, and I and the towel
went in together with a tremendous splash, and
I was out mid-stream with a gallon of Thames
water inside me before I knew what had
happened.
Было очень холодно. Ветер резал, как ножом. Я
подумал, что обливаться, пожалуй, не стоит,
лучше вернуться в лодку и одеться. Я повернул
обратно, чтобы выполнить свое намерение, но в
эту минуту глупая ветка подломилась, и я вместе
с полотенцем с оглушительным плеском
плюхнулся в воду. Еще не успев сообразить, что
случилось, я очутился посередине Темзы, и в
желудке у меня был целый галлон речной воды.
"By Jove! old J.'s gone in," I heard Harris say, as
I came blowing to the surface. "I didn't think
he'd have the pluck to do it. Did you?"
- Черт возьми, старина Джей полез-таки в воду! -
услышал я восклицанье Гарриса, когда, отдуваясь,
всплыл на поверхность. - Я не думал, что у него
хватит храбрости. А ты?
"Is it all right?" sung out George.
- Ну что, хорошо?- пропел Джордж.
"Lovely," I spluttered back. "You are duffers not
to come in. I wouldn't have missed this for
worlds. Why won't you try it? It only wants a
little determination."
- Прелестно, - ответил я, отплевываясь. - Вы
дураки, что не выкупались. Я бы ни за что на
свете не отказался от этого. Почему бы вам не
попробовать? Нужно только немного решимости.
But I could not persuade them.
Но я не смог их уговорить.
Rather an amusing thing happened while
dressing that morning. I was very cold when I
got back into the boat, and, in my hurry to get
my shirt on, I accidentally jerked it into the
water. It made me awfully wild, especially as
George burst out laughing. I could not see
anything to laugh at, and I told George so, and
he only laughed the more. I never saw a man
laugh so much. I quite lost my temper with him
at last, and I pointed out to him what a
drivelling maniac of an imbecile idiot he was;
but he only roared the louder. And then, just as I
was landing the shirt, I noticed that it was not
my shirt at all, but George's, which I had
mistaken for mine; whereupon the humour of
the thing struck me for the first time, and I
began to laugh. And the more I looked from
George's wet shirt to George, roaring with
laughter, the more I was amused, and I laughed
so much that I had to let the shirt fall back into
the water again.
В это утро во время одеванья случилась одна
довольно забавная история. Когда я вернулся в
лодку, было очень холодно, и, торопясь надеть
рубашку, я нечаянно уронил ее в воду. Это меня
ужасно разозлило, особенно потому, что Джордж
стал смеяться. Я не находил в этом ничего
смешного и сказал это Джорджу, но Джордж
только громче захохотал. Я никогда не видел,
чтобы кто-нибудь так смеялся. Наконец я совсем
рассердился и высказал Джорджу, какой он
сумасшедший болван и безмозглый идиот, но
Джордж после этого заржал еще пуще. И вдруг,
вытаскивая рубашку из воды, я увидел, что это
вовсе не моя рубашка, а рубашка Джорджа,
которую я принял за свою. Тут комизм положения
дошел, наконец, и до меня, и я тоже начал
смеяться. Чем больше я смотрел на мокрую
Джорджеву рубашку и на самого Джорджа,
который покатывался со смеху, тем больше это
меня забавляло, и я до того хохотал, что снова
уронил рубашку в воду.
"Ar'n't you - you - going to get it out?" said
George, between his shrieks.
- Ты не собираешься ее вытаскивать? - спросил
Джордж, давясь от хохота.

I could not answer him at all for a while, I was
laughing so, but, at last, between my peals I
managed to jerk out:
Я ответил ему не сразу, такой меня разбирал
смех, но, наконец, между приступами хохота мне
удалось выговорить:
"It isn't my shirt - it's YOURS!"
- Это не моя рубашка, а твоя.
I never saw a man's face change from lively to
severe so suddenly in all my life before.
Я в жизни не видел, чтобы человеческое лицо так
быстро из веселого становилось мрачным.
"What!" he yelled, springing up. "You silly
cuckoo! Why can't you be more careful what
you're doing? Why the deuce don't you go and
dress on the bank? You're not fit to be in a boat,
you're not. Gimme the hitcher."
- Что! - взвизгнул Джордж, вскакивая на ноги. -
Дурак ты этакий! Почему ты не можешь быть
осторожнее? Почему, черт возьми, ты не пошел
одеваться на берег? Тебя нельзя пускать в лодку,
вот что! Подай багор.
I tried to make him see the fun of the thing, but
he could not. George is very dense at seeing a
joke sometimes.
Я попытался объяснить ему, как все это смешно,
но он не понял. Джордж иногда плохо чувствует
шутку.
Harris proposed that we should have scrambled
eggs for breakfast. He said he would cook them.
It seemed, from his account, that he was very
good at doing scrambled eggs. He often did
them at picnics and when out on yachts. He was
quite famous for them. People who had once
tasted his scrambled eggs, so we gathered from
his conversation, never cared for any other food
afterwards, but pined away and died when they
could not get them.
Гаррис предложил сделать на завтрак яичницу-
болтушку и взялся сам ее приготовить. По его
словам выходило, что он большой мастер готовить
яичницу-болтушку. Он часто жарил ее на
пикниках и во время прогулок на яхте. Он прямо-
таки прославился этим. Гаррис дал нам понять,
что люди, которые хоть раз отведали его яичницы,
никогда уже не ели никакой другой пищи и чахли
и умирали, если не могли получить ее.
It made our mouths water to hear him talk
about the things, and we handed him out the
stove and the frying-pan and all the eggs that
had not smashed and gone over everything in
the hamper, and begged him to begin.
После таких разговоров у нас потекли слюнки.
Мы выдали Гаррису спиртовку, сковороду и те
яйца, которые еще не разбились и не залили всего
содержимого корзины, и предложили ему
приступить к делу.
He had some trouble in breaking the eggs - or
rather not so much trouble in breaking them
exactly as in getting them into the frying-pan
when broken, and keeping them off his trousers,
and preventing them from running up his
sleeve; but he fixed some half-a-dozen into the
pan at last, and then squatted down by the side
of the stove and chivied them about with a fork.
Разбить яйца Гаррису удалось не без хлопот.
Трудно было не столько их разбить, сколько
попасть ими на сковороду и не вылить их на
брюки или на рукава. В конце концов Гаррис все
же ухитрился выпустить на сковородку с
полдюжины яиц, потом он сел перед спиртовкой
на корточки и начал размазывать яйца вилкой.
It seemed harassing work, so far as George and
I could judge. Whenever he went near the pan
he burned himself, and then he would drop
everything and dance round the stove, flicking
his fingers about and cursing the things. Indeed,
every time George and I looked round at him he
was sure to be performing this feat. We thought
at first that it was a necessary part of the
Нам с Джорджем со стороны казалось, что это
довольно изнурительная работа. Всякий раз, как
Гаррис подходил к сковороде, он обжигался,
ронял что-нибудь и начинал танцевать вокруг
спиртовки, щелкая пальцами и проклиная яйца.
Когда только мы с Джорджем на него ни
взглядывали, он неизменно исполнял этот номер.
Мы даже подумали, что это необходимая часть

culinary arrangements.
его кулинарных приготовлений.
We did not know what scrambled eggs were,
and we fancied that it must be some Red Indian
or Sandwich Islands sort of dish that required
dances and incantations for its proper cooking.
Montmorency went and put his nose over it
once, and the fat spluttered up and scalded him,
and then he began dancing and cursing.
Altogether it was one of the most interesting
and exciting operations I have ever witnessed.
George and I were both quite sorry when it was
over.
Мы не знали, что такое яичница-болтушка, и
думали, что это, должно быть, кушанье
краснокожих индейцев или обитателей
Сандвичевых островов, изготовление которого
требовало плясок и заклинаний. Монморенси
один раз подошел к сковороде и сунул в нее нос.
Его обожгло брызгами жира, и он тоже начал
танцевать и ругаться. В общем, это была одна из
самых интересных и волнующих процедур,
которые я когда-либо видел. Мы с Джорджем
были прямо-таки огорчены, когда она кончилась.
The result was not altogether the success that
Harris had anticipated. There seemed so little to
show for the business. Six eggs had gone into
the frying-pan, and all that came out was a
teaspoonful of burnt and unappetizing looking
mess.
Результат оказался не столь удачным, как ожидал
Гаррис. Плоды работы были уж очень
незначительны. На сковороде было шесть штук
яиц, а получилось не больше чайной ложки какой-
то подгоревшей, неаппетитной бурды.
Harris said it was the fault of the frying-pan,
and thought it would have gone better if we had
had a fish-kettle and a gas-stove; and we
decided not to attempt the dish again until we
had those aids to housekeeping by us.
Гаррис сказал, что виновата сковородка, - все
вышло бы лучше, будь у нас котелок для варки
рыбы и газовая плита. Мы решили не пытаться
больше готовить это блюдо, пока у нас не будет
вышеназванных хозяйственных принадлежностей.
The sun had got more powerful by the time we
had finished breakfast, and the wind had
dropped, and it was as lovely a morning as one
could desire. Little was in sight to remind us of
the nineteenth century; and, as we looked out
upon the river in the morning sunlight, we could
almost fancy that the centuries between us and
that ever-to-be-famous June morning of 1215
had been drawn aside, and that we, English
yeomen's sons in homespun cloth, with dirk at
belt, were waiting there to witness the writing
of that stupendous page of history, the meaning
whereof was to be translated to the common
people some four hundred and odd years later
by one Oliver Cromwell, who had deeply studied
it.
Когда мы кончили завтракать, солнце уже
порядком пригревало. Ветер стих, и более
очаровательного утра нельзя было пожелать.
Мало что вокруг нас напоминало о девятнадцатом
веке. Глядя на реку, освещенную утренним
солнцем, можно было подумать, что столетия,
отделяющие нас от незабываемого июньского
утра 1215 года, отошли в сторону и что мы,
сыновья английских йоменов, в платье из
домотканого сукна, с кинжалами за поясом, ждем
здесь, чтобы увидеть, как пишется та
потрясающая страница истории, значение
которой открыл простым людям через четыреста
с лишком лет Оливер Кромвель, так основательно
изучивший ее.
It is a fine summer morning - sunny, soft, and
still. But through the air there runs a thrill of
coming stir. King John has slept at Duncroft
Hall, and all the day before the little town of
Staines has echoed to the clang of armed men,
and the clatter of great horses over its rough
stones, and the shouts of captains, and the grim
oaths and surly jests of bearded bowmen,
billmen, pikemen, and strange-speaking foreign
spearmen.
Прекрасное летнее утро - солнечное, теплое и
тихое. Но в воздухе чувствуется нарастающее
волнение. Король Иоанн стоит в Данкрафт-Холле,
и весь день накануне городок Стэйнс оглашался
бряцанием оружия и стуком копыт по мостовой,
криком командиров, свирепыми проклятиями и
грубыми шутками бородатых лучников,
копейщиков, алебардщиков и говорящих на
чужом языке иностранных воинов с пиками.

Gay-cloaked companies of knights and squires
have ridden in, all travel- stained and dusty. And
all the evening long the timid townsmen's doors
have had to be quick opened to let in rough
groups of soldiers, for whom there must be
found both board and lodging, and the best of
both, or woe betide the house and all within; for
the sword is judge and jury, plaintiff and
executioner, in these tempestuous times, and
pays for what it takes by sparing those from
whom it takes it, if it pleases it to do so.
В город въезжают группы пестро одетых рыцарей
и оруженосцев, они покрыты пылью дальних
дорог. И весь вечер испуганные жители должны
поспешно открывать двери, чтобы впустить к себе
в дом беспорядочную гурьбу солдат, которых надо
накормить и разместить, да наилучшим образом,
не то горе дому и всем, кто в нем живет, ибо в эти
бурные времена меч - сам судья и адвокат, истец и
палач, за взятое он платит тем, что оставляет в
живых того, у кого берет, если, конечно, захочет.
Round the camp-fire in the market-place gather
still more of the Barons' troops, and eat and
drink deep, and bellow forth roystering drinking
songs, and gamble and quarrel as the evening
grows and deepens into night. The firelight
sheds quaint shadows on their piled-up arms
and on their uncouth forms. The children of the
town steal round to watch them, wondering; and
brawny country wenches, laughing, draw near
to bandy ale- house jest and jibe with the
swaggering troopers, so unlike the village
swains, who, now despised, stand apart behind,
with vacant grins upon their broad, peering
faces. And out from the fields around, glitter the
faint lights of more distant camps, as here some
great lord's followers lie mustered, and there
false John's French mercenaries hover like
crouching wolves without the town.
Вечером и до самого наступления ночи на
рыночной площади вокруг костров собирается все
больше людей из войска баронов; они едят, пьют и
орут буйные песни, играют в кости и ссорятся.
Пламя отбрасывает причудливые тени на кучи
оружия и на неуклюжие фигуры самих воинов.
Дети горожан подкрадываются к кострам и
смотрят - им очень интересно, и крепкие
деревенские девушки подвигаются поближе,
чтобы перекинуться трактирной шуткой и
посмеяться с лихими вояками, так непохожими на
деревенских парней, которые понуро стоят в
стороне, с глупой усмешкой на широких
растерянных лицах. А кругом в поле виднеются
слабые огни отдаленных костров, здесь собрались
сторонники какого-нибудь феодала, а там
французские наемники вероломного Иоанна
притаились как голодные бездомные волки.
And so, with sentinel in each dark street, and
twinkling watch-fires on each height around, the
night has worn away, and over this fair valley of
old Thame has broken the morning of the great
day that is to close so big with the fate of ages
yet unborn.
Всю ночь на каждой темной улице стояли
часовые, и на каждом холме вокруг города
мерцали огни сторожевых костров. Но вот ночь
прошла, и над прекрасной долиной старой Темзы
наступило утро великого дня, чреватого столь
большими переменами для еще не рожденных
поколений.
Ever since grey dawn, in the lower of the two
islands, just above where we are standing, there
has been great clamour, and the sound of many
workmen. The great pavilion brought there
yester eve is being raised, and carpenters are
busy nailing tiers of seats, while `prentices from
London town are there with many-coloured
stuffs and silks and cloth of gold and silver.
Как только занялся серый рассвет с ближайшего
из двух островов, чуть повыше того места, где мы
сейчас стоим, послышался шум голосов и звуки
стройки. Там ставят большой шатер, привезенный
еще вчера вечером, плотники сколачивают ряды
скамеек, а подмастерья из Лондона прибыли с
разноцветными материями и шелками, золотой и
серебряной парчой.
And now, lo! down upon the road that winds
along the river's bank from Staines there come
towards us, laughing and talking together in
deep guttural bass, a half-a-score of stalwart
halbert-men - Barons' men, these - and halt at a
И вот смотрите! По дороге, что вьется вдоль
берега от Стэйнса, к нам направляются, смеясь и
разговаривая гортанным басом, около десяти
дюжих мужчин с алебардами - это люди баронов;
они остановились ярдов на сто выше нас на

hundred yards or so above us, on the other
bank, and lean upon their arms, and wait.
противоположном берегу и, опершись о свое
оружие, стали ждать.
And so, from hour to hour, march up along the
road ever fresh groups and bands of armed
men, their casques and breastplates flashing
back the long low lines of morning sunlight,
until, as far as eye can reach, the way seems
thick with glittering steel and prancing steeds.
And shouting horsemen are galloping from
group to group, and little banners are fluttering
lazily in the warm breeze, and every now and
then there is a deeper stir as the ranks make
way on either side, and some great Baron on his
war-horse, with his guard of squires around
him, passes along to take his station at the head
of his serfs and vassals.
И каждый час по дороге подходят все новые
группы и отряды воинов - в их шлемах и латах
отражаются длинные косые лучи утреннего
солнца - пока вся дорога, насколько видит глаз, не
кажется плотно забитой блестящим оружием и
пляшущими конями. Всадники скачут от одной
группы к другой, небольшие знамена лениво
трепещут на теплом ветерке, и время от времени
происходит движение - ряды раздвигаются, и кто-
нибудь из великих баронов, окруженный свитой
оруженосцев, проезжает на боевом коне, чтобы
занять свое место во главе своих крепостных и
вассалов.
And up the slope of Cooper's Hill, just opposite,
are gathered the wondering rustics and curious
townsfolk, who have run from Staines, and none
are quite sure what the bustle is about, but each
one has a different version of the great event
that they have come to see; and some say that
much good to all the people will come from this
day's work; but the old men shake their heads,
for they have heard such tales before.
А на склоне Купер-Хилла, как раз напротив,
собрались изумленные селяне и любопытные
горожане из Стэйнса, и никто не знает толком
причину всей этой суматохи, но каждый по-своему
объясняет, что привлекло его сюда; некоторые
утверждают, что события этого дня послужат на
благо всем, но старые люди покачивают головами
- они слышали подобные сказки и раньше.
And all the river down to Staines is dotted with
small craft and boats and tiny coracles - which
last are growing out of favour now, and are used
only by the poorer folk. Over the rapids, where
in after years trim Bell Weir lock will stand, they
have been forced or dragged by their sturdy
rowers, and now are crowding up as near as
they dare come to the great covered barges,
which lie in readiness to bear King John to
where the fateful Charter waits his signing.
А вся река до самого Стэйнса усеяна черными
точками лодок и лодочек и крохотных плетушек,
обтянутых кожей, - последние теперь не в моде, и
они в ходу только у очень бедных людей. Через
пороги, там, где много лет спустя будет построен
красивый шлюз Бел Уир, их тащили и тянули
сильные гребцы, а теперь они подплывают как
можно ближе, насколько у них хватает смелости,
к большим крытым лодкам, которые стоят
наготове, чтобы перевезти короля Иоанна к
месту, где роковая хартия ждет его подписи.
It is noon, and we and all the people have been
waiting patient for many an hour, and the
rumour has run round that slippery John has
again escaped from the Barons' grasp, and has
stolen away from Duncroft Hall with his
mercenaries at his heels, and will soon be doing
other work than signing charters for his
people's liberty.
Полдень. Мы вместе со всем народом терпеливо
ждем уже много часов, но разносится слух, что
неуловимый Иоанн опять ускользнул из рук
баронов и убежал из Данкрафт-Холла вместе со
своими наемниками и что скоро он займется
делами поинтереснее, чем подписывать хартии о
вольности своего народа.
Not so! This time the grip upon him has been
one of iron, and he has slid and wriggled in vain.
Far down the road a little cloud of dust has
Но нет! На этот раз его схватили в железные
тиски, и напрасно он извивается и пытается
ускользнуть. Вдали на дороге поднялось

risen, and draws nearer and grows larger, and
the pattering of many hoofs grows louder, and
in and out between the scattered groups of
drawn-up men, there pushes on its way a
brilliant cavalcade of gay-dressed lords and
knights. And front and rear, and either flank,
there ride the yeomen of the Barons, and in the
midst King John.
небольшое облачко пыли, оно приближается и
растет, стук множества копыт становится громче,
и от одной группы выстроившихся солдат к другой
продвигается блестящая кавалькада ярко одетых
феодалов и рыцарей. Впереди и сзади, и с обеих
сторон едут йомены баронов, а в середине -
король Иоанн.
He rides to where the barges lie in readiness,
and the great Barons step forth from their ranks
to meet him. He greets them with a smile and
laugh, and pleasant honeyed words, as though it
were some feast in his honour to which he had
been invited. But as he rises to dismount, he
casts one hurried glance from his own French
mercenaries drawn up in the rear to the grim
ranks of the Barons' men that hem him in.
Он подъезжает к тому месту, где наготове стоят
лодки; и великие бароны выходят из строя ему
навстречу. Он приветствует их, улыбаясь и
смеясь, и говорит приятные, ласковые слова,
будто приехал на праздник, устроенный в его
честь. Но когда он приподнимается, чтобы слезть
с коня, он бросает быстрый взгляд на своих
французских наемников, выстроенных сзади, и на
угрюмое войско баронов, окружившее его.
Is it too late? One fierce blow at the
unsuspecting horseman at his side, one cry to
his French troops, one desperate charge upon
the unready lines before him, and these
rebellious Barons might rue the day they dared
to thwart his plans! A bolder hand might have
turned the game even at that point. Had it been
a Richard there! the cup of liberty might have
been dashed from England's lips, and the taste
of freedom held back for a hundred years.
Может быть, еще не поздно? Один сильный,
неожиданный удар по рядом стоящему всаднику,
один призыв к его французским войскам,
отчаянный натиск на готовые к отпору ряды
впереди, - и эти мятежные бароны еще пожалеют
о том дне, когда они посмели расстроить его
планы! Более смелая рука могла бы изменить ход
игры даже в таком положении. Будь на его месте
Ричард, чаша свободы чего доброго была бы
выбита из рук Англии, и она еще сотню лет не
узнала бы, какова эта свобода на вкус!
But the heart of King John sinks before the stern
faces of the English fighting men, and the arm
of King John drops back on to his rein, and he
dismounts and takes his seat in the foremost
barge. And the Barons follow in, with each
mailed hand upon the sword-hilt, and the word
is given to let go.
Но сердце короля Иоанна дрогнуло перед
суровыми лицами английских воинов, его рука
падает на повод, он слезает с лошади и садится в
первую лодку. Бароны входят следом за ним,
держа руки в стальных рукавицах на рукоятях
мечей, и отдается приказ к отправлению.
Slowly the heavy, bright-decked barges leave
the shore of Runningmede. Slowly against the
swift current they work their ponderous way,
till, with a low grumble, they grate against the
bank of the little island that from this day will
bear the name of Magna Charta Island. And
King John has stepped upon the shore, and we
wait in breathless silence till a great shout
cleaves the air, and the great cornerstone in
England's temple of liberty has, now we know,
been firmly laid.
Медленно отплывают тяжелые разукрашенные
лодки от Раннимида. Медленно прокладывают они
свой путь против течения, с глухим стуком
ударяются о берег маленького острова, который
отныне будет называться островом Великой
Хартии. Король Иоанн сходит на берег, мы ждем,
затаив дыхание, и вот громкий крик потрясает
воздух, и мы знаем, что большой краеугольный
камень английского храма свободы прочно лег на
свое место.

жүктеу/скачать 1,14 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: