Далее снова следует интермедийная фаза (эпизод 13), которая
завершается символическим рукопожатием рук ангела Дамиэля и
П. Фалька: «Я не вижу тебя, но знаю, что ты здесь. Чувствую...».
Четырнадцатый эпизод (у берлинской стены) начинается уверен
ным
проведением темы в «голосе» Дамиэля Т(Д): «Я не буду больше
вечным созерцателем». Ему противостоит Кассель
П(Т
«Этого не
произойдет». Но уже появились следы на песчаном полотне и
забрезжил цвет в облике Дамиэля.
Пятнадцатый эпизод также строится на главенствующем, но
преображенном «голосе» Дамиэля-человека в нижнем ярусе Т(Д).
«Голос» Марион
представлен кратко в том же нижнем ряду.
И снова следует интермедия (эпизод 16). На этот раз она довольно
короткая и в качестве сквозного элемента включает «голос» Дамиэ
ля, который на съемочной площадке встречает П. Фалька и узнает о
его «ангельском» происхождении.
Семнадцатый эпизод — это настойчивое стреттное проведение
«голосов» Дамиэля Т(Д) и Марион Т(Д) и их своеобразное увеличе
ние (воспроизведение большими длительностями и в цвете). Здесь
словно эхом звучат «отголоски» Касселя, Фалька, но интермедий
ное отступление больше невозможно.
Завершающий раздел «экранной фуги» состоит из двух эпизодов
(18, 19) и характеризуется плотным изложением. Здесь осуществля
ется слияние двух «голосов» темы любви: Марион («Отныне мы с
тобой — не просто двое. Мы воплощаем нечто большее. Мы пережи
ваем величайшую из историй — историю мужчины и женщины») и
Дамиэля («Это изумление мужчины перед женщиной и женщины пе
ред мужчиной превратило меня в человека... Я знаю теперь то, что
ни один Ангел не знает»). Развернуто-монологический характер про
ведения «голосов» отчетливо останавливает развитие. «По мере того,
как замедляется движение, "поющие линии" застывают во все более
долгих длительностях, образующих аккордовые
перек
лючают фактуру в гомофонный лад» [52;
Последние кадры картины присоединяют к созвучию Дамиэля
Т(Д) и Марион Т(Д) созвучие Касселя
К)
и старика
«Да
взовет ко мне всякий — мужчина, женщина, ребенок, — кто ищет
меня — своего сказителя, певца и глашатая. Ибо я нужен им больше
всего на свете. У нас одна судьба». Такое построение не только
возвращает к экспозиционной части, но и расширяет символико-ме-
пространство фильма: любовь и бытие, жизнь земная
и жизнь вечная. В качестве пластической ферматы на экране возника
ет небесная бесконечность над рельефом берлинских крыш, сменяе
мая нетрадиционным финальным титром: «продолжение следует...».
249
«Небо над Берлином» — ответ на «проклятый вопрос» о смысле
жизни как трансцендентальном прорыве к другому человеку
посредством л ю б в и . В своем теплом
э к р а н н о м послании
В. Вендерс напоминает современнику простые истины любви и
сострадания, веры и творчества, посвящая картину «Небо над
Берлином» «всем бывшим ангелам, особенно Ясудзиро [Одзу],
Франсуа [Трюффо] и Андрею [Тарковскому]».
Достарыңызбен бөлісу: