Олдос Хаксли «О дивный новый мир (Прекрасный новый мир)»
100 лучших книг всех времен:
www.100bestbooks.ru
рукой, и страх слабеет. Другими, здешними словами, которые не так понятны, Линда говорит:
— Нет, не при Джоне.
Человек смотрит на него,
опять на Линду, тихо говорит несколько слов.
— Нет, — говорит Линда. — Но тот наклоняется к нему, лицо громадно, грозно; черные канаты
кос легли на одеяло
— Нет, — говорит опять Линда и сильней прижимает Джона к себе. —Нет, нет.
Но страшила берет его за плечо, больно берет. Он вскрикивает. И другая ручища берет, подни-
мает. Линда не выпускает, говорит:
— Нет, нет.
Тот говорит что-то коротко, сердито, и вот уже отнял Джона.
— Линда, Линда — Джон бьет ногами, вырывается; но тот несет его за дверь, сажает на пол там
среди комнаты
и уходит к Линде, закрыв за собой дверь. Он встает, он бежит к двери. Поднявшись на
цыпочки, дотягивается до деревянной щеколды. Двигает ее, толкает дверь, но дверь не поддается.
— Линда, — кричит он.
Не отвечает Линда.
Вспоминается обширная комната, сумрачная; в ней стоят деревянные рамы с навязанными ни-
тями, и у рам много женщин — одеяла ткут, сказала Линда. Она велела ему сидеть в углу с другими
детьми, а сама пошла помогать женщинам. Он играет с мальчиками, долго. Вдруг у рам заговорили
очень громко, и женщины отталкивают Линду прочь, а она плачет, идет к дверям. Он побежал за ней.
Спрашивает, почему на нее рассердились.
— Я сломала там что-то, — говорит Линда. И сама рассердилась. —Откуда мне уметь их дрян-
ные одеяла ткать, — говорит. — Дикари противные.
— А что такое дикари? — спрашивает он.
Дома у дверей ждет Попе и входит вместе с ними. Он принес большой сосуд из тыквы, полный
воды не воды — вонючая такая, и во рту печет, так что закашляешься Линда выпила, и Попе выпил,
и Линда смеяться стала и громко говорить; а потом с Попе ушла в другую комнату. Когда Попе от-
правился домой, он вошел туда.
Линда лежала в постели, спала так крепко, что не добудиться было.
Попе часто приходил. Ту воду в тыкве он называл «мескаль», а Линда говорила, что можно бы
называть «сома», если бы от нее не болела голова. Он терпеть не мог Попе. Он всех их не терпел —
мужчин, ходивших к Линде. Как-то, наигравшись с детьми — было, помнится, холодно, на горах ле-
жал снег, — он днем пришел домой и услыхал сердитые голоса в другой комнате. Женские голоса, а
слов не понял; но понял, что это
злая ругань. Потом вдруг — грох! — опрокинули что-то; завозились,
еще что-то шумно упало, и точно мула ударили хлыстом, но
только звук мягче, мясистей; и крик
Линды; «Не бейте, не бейте!» Он кинулся туда. Там три женщины в темных одеялах. А Линда — на
постели. Одна держит ее за руки. Другая легла поперек, на ноги ей, чтоб не брыкалась.
Третья бьет ее
плетью. Раз ударила, второй, третий; и при каждом ударе Линда кричит. Он плача стал просить бью-
щую, дергать за кромку одеяла:
— Не надо, не надо.
Свободной рукой женщина отодвинула его. Плеть снова хлестнула, опять закричала Линда. Он
схватил огромную коричневую руку женщины обеими своими и укусил что было силы. Та охнула,
вырвала руку, толкнула его так, что он упал. И ударила трижды плетью. Ожгло огнем — больней
всего на свете. Снова свистнула, упала плеть. Но закричала на этот раз Линда.
— Но за что
они тебя, Линда? — спросил он вечером. Красные следы от плети на спине еще
болели, жгли, и он плакал. Но еще и потому плакал, что люди такие злые и несправедливые, а он ма-
лыш и драться с ними слаб. Плакала Линда. Она хоть и взрослая, но от троих отбиться разве может?
И разве это честно — на одну втроем?
— За что они тебя, Линда?
— Не знаю. Не понимаю. — Трудно было разобрать ее слова, она лежала на животе, лицом в
подушку — Мужчины, видите ли, принадлежат им, —говорила Линда, точно не к нему обращаясь
вовсе, а к кому-то внутри себя. Говорила долго,
непонятно; а кончила тем, что заплакала громче
прежнего.
— О, не плачь, Линда, не плачь